Его жду я теперь: ибо сперва должны мнѣ предшествовать знаменія, что мой часъ насталъ, — именно, смѣющійся левъ со стаей голубей.
А пока говорю я самъ съ собою, какъ тотъ, у кого есть время. Никто не разсказываетъ мнѣ ничего новаго: поэтому я разсказываю себѣ о самомъ себѣ.
Когда я пришелъ къ людямъ, я нашелъ ихъ сидящими на старомъ предубѣжденіи: всѣ они вѣрили, что давно уже знаютъ, что для человѣка добро и что для него зло.
Старой утомительной вещью казалась имъ всякая рѣчь о добродѣтели, и кто хотѣлъ спокойно спать, тотъ передъ отходомъ ко сну говорилъ еще о «добрѣ» и «злѣ».
Эту сонливость встряхнулъ я, когда сталъ учить: никто не знаетъ еще, что добро и что зло: — если самъ онъ не есть созидающій!
Но созидающій — это тотъ, кто создаетъ цѣль для человѣка и даетъ землѣ ея смыслъ и ея будущее: онъ впервыѣ создаетъ добро и зло для всѣхъ вещей.
И я велѣлъ имъ опрокинуть старыя каѳедры и все, на чемъ только сидѣло это старое предубѣжденіе; я велѣлъ имъ смѣяться надъ ихъ великими учителями добродѣтели, надъ ихъ святыми и поэтами, надъ ихъ избавителями міра.
Надъ ихъ мрачными мудрецами велѣлъ я смѣяться имъ, и надъ тѣми, кто когда-либо, какъ черное пугало, предостерегая, сидѣлъ на деревѣ жизни.
Его жду я теперь: ибо сперва должны мне предшествовать знамения, что мой час настал, — именно, смеющийся лев со стаей голубей.
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового: поэтому я рассказываю себе о самом себе.
Когда я пришел к людям, я нашел их сидящими на старом предубеждении: все они верили, что давно уже знают, что для человека добро и что для него зло.
Старой утомительной вещью казалась им всякая речь о добродетели, и кто хотел спокойно спать, тот перед отходом ко сну говорил еще о «добре» и «зле».
Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: никто не знает еще, что добро и что зло: — если сам он не есть созидающий!
Но созидающий — это тот, кто создает цель для человека и дает земле её смысл и её будущее: он впервые создает добро и зло для всех вещей.
И я велел им опрокинуть старые кафедры и всё, на чём только сидело это старое предубеждение; я велел им смеяться над их великими учителями добродетели, над их святыми и поэтами, над их избавителями мира.
Над их мрачными мудрецами велел я смеяться им, и над теми, кто когда-либо, как черное пугало, предостерегая, сидел на дереве жизни.
