достаточно для меня: если только она дѣйствительно есть основаніе!
— пяди основанія: на немъ можно стоять. Въ истинной совѣстливости знанія нѣтъ ничего ни большого, ни малаго».
«Тамъ ты, быть можетъ, познающій піявку? спросилъ Заратустра; и ты изслѣдуешь піявку до послѣдняго основанія, ты, совѣстливый духомъ?»
«О, Заратустра, отвѣчалъ тотъ, на кого наступилъ Заратустра, было бы чудовищно, еслибъ дерзнулъ я на это!
Но если что знаю я прекрасно и досконально, такъ это мозгъ піявки: — это мой міръ!
И это также міръ! — Но прости: если здѣсь говоритъ моя гордость: ибо здѣсь нѣтъ мнѣ равнаго. Поэтому и сказалъ я: «здѣсь я дома».
Сколько уже времени изслѣдую я эту единственную вещь, мозгъ піявки, чтобъ скользкая истина не ускользнула отъ меня! Здѣсь мое царство!
— ради этого отбросилъ я все остальное, ради этого сталъ я равнодушенъ ко всему остальному; и рядомъ съ знаніемъ моимъ простирается черное невѣжество мое.
Совѣстливость духа моего требуетъ отъ меня, чтобъ зналъ я что-нибудь одно и остальное не зналъ: мнѣ противны всѣ половинчатые духомъ, всѣ туманные, порхающіе и мечтательные.
Гдѣ кончается честность моя, я слѣпъ и хочу быть слѣпымъ. Но гдѣ я хочу знать, хочу я также быть честнымъ, а именно суровымъ, строгимъ, узкимъ, жестокимъ и неумолимымъ.
Какъ сказалъ ты однажды, о, Заратустра: «Духъ есть жизнь, которая убиваетъ самую жизнь», это со-
достаточно для меня: если только она действительно есть основание!
— пяди основания: на нём можно стоять. В истинной совестливости знания нет ничего ни большого, ни малого».
«Там ты, быть может, познающий пиявку? спросил Заратустра; и ты исследуешь пиявку до последнего основания, ты, совестливый духом?»
«О, Заратустра, отвечал тот, на кого наступил Заратустра, было бы чудовищно, если б дерзнул я на это!
Но если что знаю я прекрасно и досконально, так это мозг пиявки: — это мой мир!
И это также мир! — Но прости: если здесь говорит моя гордость: ибо здесь нет мне равного. Поэтому и сказал я: «здесь я дома».
Сколько уже времени исследую я эту единственную вещь, мозг пиявки, чтоб скользкая истина не ускользнула от меня! Здесь мое царство!
— ради этого отбросил я всё остальное, ради этого стал я равнодушен ко всему остальному; и рядом с знанием моим простирается черное невежество мое.
Совестливость духа моего требует от меня, чтоб знал я что-нибудь одно и остальное не знал: мне противны все половинчатые духом, все туманные, порхающие и мечтательные.
Где кончается честность моя, я слеп и хочу быть слепым. Но где я хочу знать, хочу я также быть честным, а именно суровым, строгим, узким, жестоким и неумолимым.
Как сказал ты однажды, о, Заратустра: «Дух есть жизнь, которая убивает самую жизнь», это со-
