Да здравствуетъ во вѣкъ китово чрево,
Когда оно такимъ же милымъ было
Оазисомъ-брюшкомъ, какъ мой пріютъ;
Но это мнѣ сомнительно, конечно,
Вѣдь прибылъ къ вамъ я изъ Европы,
Что недовѣрчивѣй всѣхъ женокъ въ мірѣ.
Пусть самъ Господь исправитъ то!
Переслащенный, словно финикъ смуглый,
И обѣщаній золотистыхъ полнъ, какъ онъ,
Я съ вами здѣсь въ оазисѣ-малюткѣ,
Какъ онъ, томлюсь по дѣвичьей мордашкѣ,
По зубкамъ-грызунамъ, по бѣлоснѣжнымъ,
Какъ дѣвушки, и острымъ и холоднымъ;
По нимъ-то именно сердца тоскуютъ
Всѣхъ накалёныхъ финиковъ.
Какъ этотъ южный фрукта къ, самъ
Похожій на него чрезъ мѣру,
Лежу я здѣсь, летучимъ роемъ
Жучковъ крылатыхъ окруженный,
И вкругъ меня въ игривой пляскѣ рѣя,
Мелькаютъ также крохотныя ваши
Язвительно затѣйливыя ваши,
Причуды и желаньица...
Вы, окружившая меня облавой молчаливой,
Чего-то чающія и нѣмыя,
Вы кошки — дѣвушки,
Зулейка и Дуду.
Осфинксовали вы меня кругомъ
(Чтобъ много чувствъ вмѣстить въ едино слово
Грѣхъ противъ языка прости мнѣ, Боже),
И я сижу, вдыхая здѣсь —
Да здравствует во век китово чрево,
Когда оно таким же милым было
Оазисом-брюшком, как мой приют;
Но это мне сомнительно, конечно,
Ведь прибыл к вам я из Европы,
Что недоверчивей всех женок в мире.
Пусть сам Господь исправит то!
Переслащенный, словно финик смуглый,
И обещаний золотистых полн, как он,
Я с вами здесь в оазисе-малютке,
Как он, томлюсь по девичьей мордашке,
По зубкам-грызунам, по белоснежным,
Как девушки, и острым и холодным;
По ним-то именно сердца тоскуют
Всех накалёных фиников.
Как этот южный фрукта к, сам
Похожий на него чрез меру,
Лежу я здесь, летучим роем
Жучков крылатых окруженный,
И вкруг меня в игривой пляске рея,
Мелькают также крохотные ваши
Язвительно затейливые ваши,
Причуды и желаньица...
Вы, окружившая меня облавой молчаливой,
Чего-то чающие и немые,
Вы кошки — девушки,
Зулейка и Дуду.
Осфинксовали вы меня кругом
(Чтоб много чувств вместить в едино слово
Грех против языка прости мне, Боже),
И я сижу, вдыхая здесь —
