корова», онъ встрѣтилъ этого юношу, сидѣвшимъ на землѣ, у дерева, и смотрѣвшимъ усталымъ взоромъ въ долину. Заратустра дотронулся до дерева, у котораго сидѣлъ юноша, и говорилъ такъ:
«Еслибъ я захотѣлъ потрясти это дерево своими руками, я бы не могъ этого сдѣлать.
Но вѣтеръ, невидимый нами, терзаетъ и гнетъ его, куда онъ хочетъ. Невидимыя руки еще больше гнутъ и терзаютъ насъ».
Тогда юноша всталъ въ смущеніи и сказалъ: «Я слышу Заратустру, я только что думалъ о немъ». Заратустра отвѣчалъ:
«Чего же ты пугаешься? — Съ человѣкомъ происходитъ то же, что и съ деревомъ.
Чѣмъ больше стремится онъ вверхъ, къ свѣту, тѣмъ глубже простираются корни его въ землю, внизъ, въ мракъ и глубину, — къ злу».
«Да, къ злу! воскликнулъ юноша. Какъ же возможно, что ты открылъ мою душу?»
Заратустра засмѣялся и сказалъ: «Есть души, которыхъ никогда не откроютъ, развѣ что сперва выдумаютъ ихъ».
«Да, къ злу! воскликнулъ юноша еще разъ.
Ты сказалъ истину, Заратустра. Я не вѣрю больше въ себя самого, съ тѣхъ поръ, какъ стремлюсь я вверхъ, и никто уже не вѣритъ въ меня, — но какъ же случилось это?
Я мѣняюсь слишкомъ быстро: мое сегодня опровергаетъ мое вчера. Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, — этого не прощаетъ мнѣ ни одна ступень.
Когда я наверху, я нахожу себя всегда одинокимъ. Никто не говоритъ со мною, холодъ одиночества за-
корова», он встретил этого юношу, сидевшим на земле, у дерева, и смотревшим усталым взором в долину. Заратустра дотронулся до дерева, у которого сидел юноша, и говорил так:
«Если б я захотел потрясти это дерево своими руками, я бы не мог этого сделать.
Но ветер, невидимый нами, терзает и гнет его, куда он хочет. Невидимые руки еще больше гнут и терзают нас».
Тогда юноша встал в смущении и сказал: «Я слышу Заратустру, я только что думал о нём». Заратустра отвечал:
«Чего же ты пугаешься? — С человеком происходит то же, что и с деревом.
Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже простираются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, — к злу».
«Да, к злу! воскликнул юноша. Как же возможно, что ты открыл мою душу?»
Заратустра засмеялся и сказал: «Есть души, которых никогда не откроют, разве что сперва выдумают их».
«Да, к злу! воскликнул юноша еще раз.
Ты сказал истину, Заратустра. Я не верю больше в себя самого, с тех пор, как стремлюсь я вверх, и никто уже не верит в меня, — но как же случилось это?
Я меняюсь слишком быстро: мое сегодня опровергает мое вчера. Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, — этого не прощает мне ни одна ступень.
Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не говорит со мною, холод одиночества за-