Познающій не любитъ погружаться въ воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая.
Поистинѣ, есть цѣломудренные до глубины души: они болѣе кротки сердцемъ, они смѣются охотнѣе и больше, чѣмъ вы.
Они смѣются также и надъ цѣломудріемъ и спрашиваютъ: «что такое цѣломудріе!
Цѣломудріе не есть ли безуміе? Но это безуміе пришло къ намъ, а не мы къ нему.
Мы предложили этому гостю пріютъ въ нашемъ сердцѣ: теперь онъ живетъ у насъ, — пусть остается, сколько хочетъ!»
Такъ говорилъ Заратустра.
«Всегда быть одному слишкомъ много для меня», — такъ думаетъ отшельникъ. «Всегда одинъ и одинъ — это даетъ со временемъ двухъ!»
«Я» и «меня» всегда слишкомъ усердствуютъ въ разговорѣ: какъ вынести это, еслибъ не было друга?
Всегда для отшельника другъ является третьимъ: третій — это пробка, мѣшающая разговору двухъ опуститься въ бездонную глубь.
Ахъ, существуетъ слишкомъ много бездонныхъ глубинъ для всѣхъ отшельниковъ! Поэтому такъ страстно жаждутъ они друга и высоты его.
Наша вѣра въ другихъ выдаетъ, во что мы охотно хотѣли бы вѣрить въ насъ самихъ. Наше страстное желаніе друга является нашимъ предателемъ.
Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая.
Поистине, есть целомудренные до глубины души: они более кротки сердцем, они смеются охотнее и больше, чем вы.
Они смеются также и над целомудрием и спрашивают: «что такое целомудрие!
Целомудрие не есть ли безумие? Но это безумие пришло к нам, а не мы к нему.
Мы предложили этому гостю приют в нашем сердце: теперь он живет у нас, — пусть остается, сколько хочет!»
Так говорил Заратустра.
«Всегда быть одному слишком много для меня», — так думает отшельник. «Всегда один и один — это дает со временем двух!»
«Я» и «меня» всегда слишком усердствуют в разговоре: как вынести это, если б не было друга?
Всегда для отшельника друг является третьим: третий — это пробка, мешающая разговору двух опуститься в бездонную глубь.
Ах, существует слишком много бездонных глубин для всех отшельников! Поэтому так страстно жаждут они друга и высоты его.
Наша вера в других выдаёт, во что мы охотно хотели бы верить в нас самих. Наше страстное желание друга является нашим предателем.
