школы за великовозрастіемъ, онъ увлекается предметами, чуждыми строгой духовной наукѣ: ухаживаетъ и за торговками, и за паннами, пьянствуетъ и для добыванія средствъ къ существованію поетъ канты и псалмы подъ окнами, пускается на рискованныя аферы. Онъ не прочь порою подшутить надъ неписьме́ннымъ крестьяниномъ, продѣлывая надъ нимъ неблаговидныя шутки: объявивъ себя живописцемъ и взявшись нависать портретъ, онъ вымазываетъ простака сажей.
Въ интерлюдіяхъ разныхъ авторовъ появляются на сцену хвастливый и легкомысленный польскій шляхтичъ, въ родѣ изображеннаго въ «Тарасѣ Бульбѣ», очень смѣлый, но быстро теряющій свою смѣлость при появленіи козака-запорожца; хитрый еврей-шинкарь, прототипъ изворотливаго Янкеля; цыгане, казаки, наконецъ цѣлый сонмъ разной чертовщины — вотъ любимые персонажи малорусскихъ интерлюдій XVIII вѣка.
Эти типы стали постоянными: они повторяются и у Довгалевскаго, и у Кописскаго, и у Некрашевича и наконецъ — на порогѣ XIX ст. и новой украинской литературы — у Гоголя-отца и Котляревскаго. Дьякъ Ѳома Григорьевичъ — Гоголя-отца, Финтикъ — Котляревскаго въ сущности тотъ же переодѣтый дякъ-пиворѣзъ, прямой потомокъ глуповатыхъ, прожорливыхъ и сластолюбивыхъ героевъ старинной интерлюдіи. Этотъ же типъ повторилъ и Нарѣжный въ своемъ романѣ «Бурсакъ».
У нашего великаго писателя характеристика тѣхъ же типовъ осталась традиціонной; измѣнились только формы произведеній, въ которыхъ они выводятся: Гоголь воспользовался народными типами — не въ комедіяхъ, а въ повѣстяхъ. Кто не смѣялся чистымъ, здоровымъ смѣхомъ, читая о похожденіяхъ богослова Халявы и мудраго философа Хомы Брута, крадущаго въ критическій моментъ рыбу изъ кармана зазѣвавшагося товарища, или — послѣ сильныхъ ощущеній пережитыхъ при встрѣчѣ съ вѣдьмою — мирно отправляющагося искать утѣшенія и подкрѣпленія силъ у знакомой вдовы. Вспомнимъ Андрія, сына Тараса, и его похожденія въ Кіевѣ съ дочерью воеводы.
школы за великовозрастием, он увлекается предметами, чуждыми строгой духовной науке: ухаживает и за торговками, и за паннами, пьянствует и для добывания средств к существованию поет канты и псалмы под окнами, пускается на рискованные аферы. Он не прочь порою подшутить над неписьме́нным крестьянином, проделывая над ним неблаговидные шутки: объявив себя живописцем и взявшись нависать портрет, он вымазывает простака сажей.
В интерлюдиях разных авторов появляются на сцену хвастливый и легкомысленный польский шляхтич, вроде изображенного в «Тарасе Бульбе», очень смелый, но быстро теряющий свою смелость при появлении козака-запорожца; хитрый еврей-шинкарь, прототип изворотливого Янкеля; цыгане, казаки, наконец целый сонм разной чертовщины — вот любимые персонажи малорусских интерлюдий XVIII века.
Эти типы стали постоянными: они повторяются и у Довгалевского, и у Кописского, и у Некрашевича и наконец — на пороге XIX ст. и новой украинской литературы — у Гоголя-отца и Котляревского. Дьяк Фома Григорьевич — Гоголя-отца, Финтик — Котляревского в сущности тот же переодетый дяк-пиворез, прямой потомок глуповатых, прожорливых и сластолюбивых героев старинной интерлюдии. Этот же тип повторил и Нарежный в своем романе «Бурсак».
У нашего великого писателя характеристика тех же типов осталась традиционной; изменились только формы произведений, в которых они выводятся: Гоголь воспользовался народными типами — не в комедиях, а в повестях. Кто не смеялся чистым, здоровым смехом, читая о похождениях богослова Халявы и мудрого философа Хомы Брута, крадущего в критический момент рыбу из кармана зазевавшегося товарища, или — после сильных ощущений пережитых при встрече с ведьмою — мирно отправляющегося искать утешения и подкрепления сил у знакомой вдовы. Вспомним Андрия, сына Тараса, и его похождения в Киеве с дочерью воеводы.
