одаль, но ѣлъ съ большимъ аппетитомъ, каждую минуту бросаясь услуживать то тому, то другому изъ насъ. Это былъ прежній почтительный, ласковый, привѣтливый Сильверъ, какимъ мы знали его до описанныхъ мною трагическихъ событій.
На другой день мы съ утра принялись за работу, потому что при нашей малочисленности переносъ огромной массы золота на Испаньолу былъ для насъ дѣломъ далеко не легкимъ. Три разбойника, оставшіеся на островѣ, ни мало насъ не смущали. Чтобы держать ихъ въ страхѣ, достаточно было одного часоваго на склонѣ холма, такъ какъ у нихъ едва ли могло явиться желаніе продолжать военныя дѣйствія. Работа наша кипѣла. Грей и Бенъ Гуннъ разъѣзжали на лодкѣ между Ромовой бухтой и Испаньолой, а мы перетаскивали золото изъ пещеры на берег. Мнѣ поручили ссыпать золото въ мѣшки, которые таскали на себѣ сквайръ и докторъ.
Какихъ только не было тутъ монетъ! Коллекція была совершенно такая же, какъ у блаженной памяти Билля Бунса, только еще разнообразнѣе. Что же касается до количества денегъ, то имъ кажется не было счета; по крайней мѣрѣ у меня пальцы заломило отъ усталости, пока я съ ними возился.
Работа продолжалась нѣсколько дней. Каждый вечеръ мы сплавляли на шкуну по цѣлому состоянію, а на другой день въ пещерѣ насъ дожидалось все новое и новое богатство. За все это время три бунтовщика ни разу не заявили о своемъ существованіи.
Наконецъ, однажды вечеромъ, когда мы съ докторомъ прогуливались по склону холма, до насъ по вѣтру донеслись какие-то звуки, напоминавшіе не то пѣніе, не то крикъ. Потомъ опять все смолкло.
— Это они, несчастные! — сказалъ докторъ. — Сжалься надъ ними, Господи!
— Они пьяны, — замѣтилъ сзади насъ Сильверъ.
Я забыл сказать, что Сильверъ пользовался у нас полною свободой. Несмотря на ежедневныя униженія отъ капитана и сквайра, онъ попрежнему держалъ себя вѣрнымъ и почтительнымъ слугой. Я не могъ не удивляться терпѣнію, съ какимъ онъ переносилъ постоянныя щелчки, не отступая ни на шагъ отъ правилъ самой изысканной вѣжливости. И все-таки съ нимъ всѣ обращались какъ съ собакой, исключая только меня и Бена Гунна. Бенъ Гуннъ чувствовалъ къ нему прежній почтительный страхъ, а я
одаль, но ел с большим аппетитом, каждую минуту бросаясь услуживать то тому, то другому из нас. Это был прежний почтительный, ласковый, приветливый Сильвер, каким мы знали его до описанных мною трагических событий.
На другой день мы с утра принялись за работу, потому что при нашей малочисленности перенос огромной массы золота на Испаньолу был для нас делом далеко не лёгким. Три разбойника, оставшиеся на острове, ни мало нас не смущали. Чтобы держать их в страхе, достаточно было одного часового на склоне холма, так как у них едва ли могло явиться желание продолжать военные действия. Работа наша кипела. Грей и Бен Гунн разъезжали на лодке между Ромовой бухтой и Испаньолой, а мы перетаскивали золото из пещеры на берег. Мне поручили ссыпать золото в мешки, которые таскали на себе сквайр и доктор.
Каких только не было тут монет! Коллекция была совершенно такая же, как у блаженной памяти Билля Бунса, только ещё разнообразнее. Что же касается до количества денег, то им, кажется, не было счёта; по крайней мере, у меня пальцы заломило от усталости, пока я с ними возился.
Работа продолжалась несколько дней. Каждый вечер мы сплавляли на шхуну по целому состоянию, а на другой день в пещере нас дожидалось всё новое и новое богатство. За всё это время три бунтовщика ни разу не заявили о своём существовании.
Наконец, однажды вечером, когда мы с доктором прогуливались по склону холма, до нас по ветру донеслись какие-то звуки, напоминавшие не то пение, не то крик. Потом опять всё смолкло.
— Это они, несчастные! — сказал доктор. — Сжалься над ними, Господи!
— Они пьяны, — заметил сзади нас Сильвер.
Я забыл сказать, что Сильвер пользовался у нас полною свободой. Несмотря на ежедневные унижения от капитана и сквайра, он по-прежнему держал себя верным и почтительным слугой. Я не мог не удивляться терпению, с каким он переносил постоянные щелчки, не отступая ни на шаг от правил самой изысканной вежливости. И всё-таки с ним все обращались как с собакой, исключая только меня и Бена Гунна. Бен Гунн чувствовал к нему прежний почтительный страх, а я
