тора, в особый отдел; затем те письма, которые останавливали на себе внимание, пересылались в отделение.
Председатель. — В том числе, проходили и через ваши руки?
Виссарионов. — Я их видел.
Председатель. — Вы их видели, читали, пользовались ими для вашей работы. Скажите, на каком законе основывалась эта перлюстрация писем, задерживание писем, копирование их и даже фотографирование?
Виссарионов. — Это делалось в интересах государственного розыска.
Председатель. — Ведь вы и ваши сотрудники признавали, что интересы государственного розыска должны быть в некотором соответствии с законом? Как мы знаем, такого закона, который бы позволял вам перлюстрировать письма и в таких размерах пользоваться перлюстрацией и нарушать тайну корреспонденции, в своде русских законов нет.
Виссарионов. — Делалось по распоряжению министра.
Председатель. — Меня интересует вопрос, неужели такое беззаконие в департаменте полиции, когда вы были там, не останавливало вашего внимания? Внимания юриста, притом руководившего прокуратурой, блюстителя законности в округе, может быть, призванного в департамент за тем, чтобы и там водворить законность?
Виссарионов (молчит). — Считали, что цель этого — охранение строя. Это являлось необходимым, раз министр, я бы сказал, не один министр, а и председатель совета министров делали пометки. С его отметками вы найдете целый ряд писем.
Председатель. — Меня интересует психологически: вы, бывший большим работником в департаменте полиции, большим работником в судебном ведомстве, задавали себе вопрос о закономерности ваших действий?
Виссарионов. — (Молчит.)
Председатель. — К сожалению, нет?
Виссарионов. — Конечно, считал, что это является прямо необходимым в государственных целях.
Председатель. — И заведенным? «Не нами заведено»?
Виссарионов. — Ложный взгляд.