Штюрмер. — Потому что другого места не было. Я никогда в жизни не был у Распутина. Не знаю, где он жил и где живет, вообще никогда не был.
Председатель. — Позвольте, или это было постыдно, то, что вы делали, тогда этого не следовало делать. Или в этом не было ничего постыдного, и тогда вы могли сделать открыто.
Штюрмер. — Постыдного ничего не было, но нужно было с ним видеться.
Председатель. — Вам не казалось, что глава русского правительства унижает свое достоинство, когда устраивает конспиративные свидания с человеком, относительно которого вы знали, что это за человек?
Штюрмер. — Я не знаю, что такое конспиративные свидания.
Председатель. — Конспиративными свиданиями называются такие свидания, которые скрывают и для которых в какой-нибудь потайной уголок едут. И вот таким уголком для вас была квартира Лермы.
Штюрмер. — Да, это единственно, где я мог с ним видеться.
Председатель. — Позвольте, кроме вашего служебного кабинета, у вас была ваша квартира?
Штюрмер. — Я не желал с ним вообще поддерживать сношений.
Председатель. — Почему не желали?
Штюрмер. — Совсем не желал, потому что никакого отношения к нему не имел.
Председатель. — Потому что считали постыдным?
Штюрмер. — Я считал, что это человек, который много себе позволяет, и надо положить этому предел.
Председатель. — Но почему же тот, которому председатель совета министров решил положить предел, не вызывается к председателю совета министров или не приводится при помощи властей?
Штюрмер. — Тогда пошли бы разговоры.
Председатель. — Что же вы делали, когда полтора часа вы там пробыли у него? Неужели вы с ним полтора часа говорили на тему о том, что не нужно говорить плохие вещи про бывшую императрицу?
Штюрмер. — Видите, никогда ни о чем я с ним другом говорить не мог, потому что поводов для разговора не было. Я в первом объяснении говорил, что он там говорил о синоде, о приходе, о своем тобольском епископе (забыл его имя) и т. д. Вот на эту тему он со мною много говорил. Это я помню. Но долго ли говорил, этого не помню. Но я имел ему сказать это.
Председатель. — Вы имели сказать ему это, а он имел сказать вам весьма многое, и вы ему позволили это весьма многое говорить в течение полутора часов?
