на которую падает главная вина перед русским народом, и их официальный, обязательный для них оптимизм плохо скрывает их внутреннюю тревогу. Когда обрушится эта катастрофа? В каких формах она явится? Кто может это предсказать? Одни с радостным ожиданием, другие с жуткой тревогой, вглядываются в эти горизонты. Но ошибутся те, которые рассчитывают, что на развалинах повергнутого строя водворится тот порядок, который отвечает их политическому и социальному мировоззрению. В тех стихиях, которые могут взять верх в надвигающейся борьбе, я не вижу устойчивых элементов, которые могли бы обеспечить какой бы то ни было прочный государственный порядок. Не рискуем ли мы скорее попасть в полосу длительной, хронической анархии, которая приведет государство к распаду? Не переживаем ли мы опять смутное время, но уже при иной, более опасной внешней политической обстановке?» Я рисовал эту запугивающую картину для того, чтобы грядущие события и руководство этими событиями не оказались в руках стихийных сил. Я призывал политические партии и руководящие круги русского общества взять это на себя. Но, как призыв, это успеха не имело, и русские общественные круги, к которым я обращался, упорно шли той проторенной дорогой, которой они пользовались и в предшествующие годы. Они не учли всей важности того поворотного пункта, перед которым тогда стояли, и таким образом мы дошли до последующих событий. Значительную перемену внесла во внутреннюю нашу жизнь война. Тот общественный подъем, тот национальный характер, который приняла тогда война, сознание опасности для государства — все это чрезвычайно очистило внутреннюю атмосферу и заставило русское общество если не в полном объеме, то по крайней мере в значительных его элементах, оставить все внутренние вопросы в стороне и сосредоточиться на одном усилии, на усилии к победе. Если бы война пошла удачно, это вероятно повело бы к значительному очищению атмосферы. В последующем, как вы знаете, грехи нашего прошлого сказались и в смысле плохой подготовки нашей военной мощи, сказались и в плохом ведении войны, и в деле командования, и в вопросах снабжения, и в хозяйственных вопросах тыла, когда и самое ведение войны становилось невозможным. И вместо очищенной, патриотической атмосферы, которую можно было ожидать в результате успешной войны, мы получили сгущенную, мрачную, озлобленную атмосферу, атмосферу, напитанную ненавистью, недоверием к власти и глубоким к ней презрением. В первые дни войны, когда еще только первые выстрелы раздались на границе, я собирался туда отправиться в качестве представителя Красного Креста. Я посетил тогда представителей нашей власти, тех, с кем я еще не окончательно порвал, потому что с Сухомлиновым и прочими я не имел никакого общения, но я был у более опрятных представителей власти, и я
