советую бросить это ваше хождение по министрам; они ничего не помогут. Они, во-первых, ничего не хотят, а если бы даже и хотели, то ничего не могут. Есть тут один человек, который мог бы вызвать переворот, это — генерал Воейков. Вот, если вы добьетесь его содействия, вам может быть что-нибудь и удастся. Можете ли вы до него добраться без моего содействия?» Я понял так, что — без моего содействия — значило, чтобы не компрометировать его. Я был тогда в таком отчаянии, что телеграфировал Воейкову, и на другой день поехал, и увиделся с ним. Так как он человек военный, командовал полком, и его товарищи на фронте, я сделал ему очень обстоятельный доклад. Часа два докладывал о всех неустройствах и убеждал его, чтобы он как-нибудь посодействовал раскрытию. Тогда он спросил меня: «Что же вы можете рекомендовать?» Конечно, дело шло не о конкретных мерах. Я сказал: «Прежде всего нужно, чтобы вы раскрыли глаза государю, так как государь убаюкан лживыми разсказами о том, что все благополучно, и поэтому ничего не предпримет. Вы должны раскрыть глаза государю. Без этого нельзя. Затем второе: нужно, чтобы дело войны, дело обороны было признано не делом военного или морского ведомства или прерогативой верховной власти, а чтобы оно было признано делом государственным, чтобы все правительство и все законодательные учреждения были призваны к разрешению этого вопроса и считали его своим». Наконец, в-третьих, я уже коснулся лиц. Я сказал так: «Имейте в виду, что пока во главе снабжения здесь, в центре, стоит генерал Сухомлинов, во главе снабжения северо-западного фронта — генерал Данилов,, а на юге — Забелин, — у вас снабжения не будет. Я сказал все, что было у меня на совести и перевалил все это на вашу совесть, а какое вы сделаете из этого употребление, это — дело вашей совести». Повидимому, он никакого употребления из всего этого не сделал. Когда мы были зачарованы успехами в Галиции, всякий, кто попытался бы раскрыть глаза, кто нарисовал бы мрачную картину, оказался бы в положении осужденного и в смысле житейского благополучия и в смысле служебной карьеры. Мне всегда представлялось, что у нас несколько обычаи ассирийского двора: помните, что было, когда приходил к ассирийскому царю вестник и сообщал, что его войска, потерпели поражение? Ему на всякий случай рубили голову, а потом уже принимали во внимание, что он принес известие не о победе, а о поражении. Так и у нас. Те вестники, которые несли тяжелые вести, были осуждены заранее. Таким образом, моя попытка раскрыть глаза власти окончилась неудачно. Я в отчаянии вернулся обратно и стал свидетелем дальнейшей разрухи. Любопытно то (это вас должно интересовать), что вся система обмана продолжалась и дальше. Я вам расскажу еще два эпизода, но только разрешите мне тут уже имен не называть,
