Председатель. — Это когда произошло?
Гр. Игнатьев. — Когда был запрос о неправомерных действиях Курлова. Я случайно был в Думе и, так как я Курлова ненавидел, то, когда Протопопов вышел на кафедру против него, я думаю: «Слава богу, накладет ему». Порвались отношения с Протопоповым сразу. Открылась сессия Думы. Собирают нас у Штюрмера, — так как у него болела нога, — и началась речь о резолюции, где говорится об измене, и т. д.
Председатель. — Это проект резолюции блока?
Гр. Игнатьев. — Да. Там есть слово «измена», еще какое-то резкое положение, которое надо доказать. Когда резолюцию прочли, она всех возмутила; «меня она не возмутила, но смутило по отношению к Государственной Думе то, что выдвинуто в резолюции выражение «измена» и какие-то действия по отношению к Румынии.
Председатель. — Что если заключат договор, то надо было своевременно послать войска?
Гр. Игнатьев. — Что-то насчет иностранных сношений. Нельзя слово «измена» формулировать «а всю Европу. Это — с одной стороны; с другой стороны — армия; с третьей — враги. Государственная Дума может это делать в речах, в пылу красноречия, но в резолюции, заготовленной заранее, должны быть выражения ответственные, которые могут иметь доказательства; если же доказательств нет, то таких выражений не должно быть. У меня доказательств измены не было. Правда, я был в совете министров от политики немного в стороне; но, думается мне, что формула «измена» доказана не могла быть. Могло быть предположение, но данных не было, и мне казалось, что Думе рискованно выступать, для ее авторитета. Когда была прочитана резолюция — молчание. Потом Трепов говорит Щтюрмеру: «Вам надо переговорить с председателем». — «Председатель со мной не будет говорить». — «Как, председатель Государственной Думы не будет разговаривать с председателем совета министров? Какие же у вас отношения?» Я не знал, что произошло столкновение между Штюрмером и Родзянко. Поэтому он вызвать его к телефону не считал возможным. Какой же способ найти? Может быть, другой кто-либо может переговорить с Родзянко? Все отказываются. Тогда Штюрмер говорит: «Граф, может быть, вы нам поможете?» Я вспылил и говорю: «Я такому совету министров помогать не могу. Я прошу, чтобы меня отпустили, а вам помогать в таком деле, когда вы его довели до этого, я не считаю себя в праве». Потом говорю: «Хорошо, я поеду и буду говорить, но не для вас и не для совета министров, а для Думы»… Бывают выражения, уместные в речах (чему следовал Милюков), но в резолюции негодные. Я сказал: «Хорошо, я поеду, но под условием, чтобы никто из членов совета, кроме Покрвского, не имел с членами Государ-
