приказы Римского-Корсакова и других, требовавшие, чтобы с мест реагировали телеграммами… Назначен был съезд в Саратове на один из осенних месяцев — сентябрь или октябрь; и затем начались оттуда телеграммы с требованием сильного правительства и назначения «настоящего» министра внутренних дел, при чем в этих телеграммах уже намечался А. Н. Хвостов… Вот та обстановка, которая подготовила полный перелом во внутренней политике. Значит, вместо примирения Думы с министрами, попытка которого была сделана Горемыкиным к открытию сессии 19-го июля, — мы видим полный крах этих министров и крушение попыток примирения с «блоком». «Блок» объявляется революционным, земский и городской союзы — явно неблагонадежными, и начинается против них преследование. А министры — один за другим — летят… Последовала отставка, во-первых, кн. Щербатова и Самарина, — это две ближайшие. Из восьми подписавших письмо только Поливанов ушел, кажется, уже в следующем году. Затем, в ноябре был съезд «Союза русского народа», под председательством Щегловитова, и знаменитая речь о том, что сейчас акт 17 октября есть «потерянная грамота», а вместо нее надо вспомнить грамоту об избрании на царство Михаила Федоровича: другими словами — здесь провозглашалась откровенная реакция с откровенным выставлением лозунгов законосовещательной Думы. В эту полосу попала и отсрочка Государственной Думы, которая намечена была сперва на ноябрь, затем, под совершенно небывалым предлогом и с полным игнорированием установившейся практики, Государственная Дума была отложена до того момента, пока кончится бюджетная работа… Бюджетная комиссия собиралась, как всегда: шли обычные занятия. Она всегда кончала свою работу к моменту, когда рассматривался бюджет в Государственной Думе, т.-е. к марту, апрелю или маю, — но не раньше… А тут от нее потребовали окончания работ прежде, чем будет созвана Государственная Дума! При этом мотив был совершенно ясен (он, кажется, имелся в самом указе): что если бюджетной работы не будет, то Думе нечем будет заняться, и она займется политикой…
Председатель. — Павел Николаевич, на этом мы сегодня кончим.
