Страница:Падение царского режима. Том 7.pdf/41

ведку, мне интересно было, что они скажут». — «Но ведь вы подводили всю делегацию, как союзники будут на это смотреть, это чорт знает, что такое. Ступайте к Сазонову и расскажите, ступайте к послам, ведь там будут болтать». Затем, я сказал об этом Милюкову и заставил Протопопова повторить ему этот рассказ, который был набросан в его записной книжке, при этом, когда я стал журить Протопопова, говоря: «ведь вы же нас подвели, вы дискредитируете все дело», то я увидел, что он меня не понимает, сколько я ни объяснял, что нельзя было этого делать, что это безобразие, он все говорил: «ничего тут такого нет». Потом я спрашивал, что ему сказал Сазонов, и он ответил, будто Сазонов сказал, чтобы он сам передал, так как он не решается передать этого государю. Повидимому, об этом разговоре Протопопов докладывал государю в первое свое свидание до назначения. И в это время мне показалось немножко странным, как это самой простой элементарной вещи человек не понимает, и опять я отнес это к его легкомыслию. Затем мне пришлось встретиться с ним на знаменитом частном совещании у Родзянки, отчет о котором вы, вероятно, имеете. Я встретился с ним в самом подъезде. Я входил в лифт, и он туда вошел в своем знаменитом мундире, протягивает мне руку и говорит: «вот, где мы с вами встретились». Я не очень охотно с ним поздоровался и говорю: «да». Он говорит: «а вы знаете, я уже замечаю, у меня правая рука, как у Столыпина, начинает сохнуть». Я пожал плечами, думаю, что он городит, какая чепуха — правая рука сохнет, как у Столыпина. После того слышу рассказы от своих товарищей по Думе о бесконечном множестве, соответствующих анекдотов о нем. Кажется, В. Н. Львов был у него, и Протопопов говорил: «к.-д. хотят погубить царскую власть, хотят заставить царя поклясться на верность конституции, но они перейдут через мой труп», словом, городил какой-то вздор. Все заседание у Родзянки я все время на него смотрел, наблюдал и думал, что у него в голове неладно: его ответы, его манеры, поведение, его крайняя ажитация, его странные вставки и замечания, как, например, знаменитая его фраза к Милюкову — «Анна Сергеевна добрее вас», — все это было необычайно странно и дико. Когда его спросили по поводу того, что правда ли, что он добивается прекращения следствия над Сухомлиновым, — он стал говорить какую-то чепуху, и потом сказал: «что же делать, если было много белых мышей и ни одного слона?». Все присутствующие переглянулись с тревогой, но он тут же объяснил, что значит — не было ни одной крупной улики. (Там был октябрист Стелли, кажется, он врач, и Годнев.) Когда он вышел, Стелли, глядя на меня, сказал: «а что, коллега, кажется, дело неладно». Так что это пришло в голову не только мне, но и другому врачу, присутствовавшему тут же. Все остальное, что я слышал про Протопопова, про его деяния, в дальнейшем меня