Ихъ мирныя поля, ихъ нивы трудовыя
По милости Творца тучнѣли въ свой чередъ…
25 Говаривалъ порой Тумасъ своей старухѣ:
„Вѣдь скоро-скоро мнѣ исполнится сто лѣтъ!
Не зналъ я въ жизни слезъ, безъ нихъ сойти въ могилу
Хотѣлося бы мнѣ, покинувъ бѣлый свѣтъ!..“
Въ кандалы закованъ, въ мрачномъ казематѣ
30 На сырыя плиты брошенъ дѣдъ Тумасъ,—
Въ чемъ вина—не знаетъ; какъ о благодати,
Молитъ онъ о смерти Бога каждый часъ…
Треплетъ буйный вѣтеръ голову сѣдую,
Жалкіе лохмотья—въ холодъ и туманъ;
35 Мучитъ лютый голодъ нищую больную,—
Безъ угла, безъ крова дряхлая Шушанъ…
Продаютъ семь женщинъ на Есиръ-базарѣ[1];
Похотливы турки къ красотѣ такой,
Наживется евнухъ на живомъ товарѣ,—
40 Каждую невѣстку ждетъ гаремъ иной…
Семь орловъ голодныхъ надъ семью тѣлами,
Залитыми кровью, въ облакахъ парятъ,
Разглядѣвъ добычу жадными глазами,—
Сыновья Тумаса непробудно спятъ…
Аполлонъ Коринфскій.
- ↑ От слова Ясырь — пленные, которых захватывали турки и крымские татары во время набегов. (прим. редактора Викитеки)
Их мирные поля, их нивы трудовые
По милости Творца тучнели в свой черёд…
25 Говаривал порой Тумас своей старухе:
«Ведь скоро-скоро мне исполнится сто лет!
Не знал я в жизни слёз, без них сойти в могилу
Хотелося бы мне, покинув белый свет!..»
В кандалы закован, в мрачном каземате
30 На сырые плиты брошен дед Тумас, —
В чём вина — не знает; как о благодати,
Молит он о смерти Бога каждый час…
Треплет буйный ветер голову седую,
Жалкие лохмотья — в холод и туман;
35 Мучит лютый голод нищую больную, —
Без угла, без крова дряхлая Шушан…
Продают семь женщин на Есир-базаре[1];
Похотливы турки к красоте такой,
Наживётся евнух на живом товаре, —
40 Каждую невестку ждёт гарем иной…
Семь орлов голодных над семью телами,
Залитыми кровью, в облаках парят,
Разглядев добычу жадными глазами, —
Сыновья Тумаса непробудно спят…
Аполлон Коринфский.
