шись съ нимъ такими рѣчами, я полагалъ, что пущенныя мною стрѣлы ранили его; и поэтому я всталъ съ своего ложа и, не давая ему болѣе говорить ни слова, одѣлъ его вотъ этимъ самымъ плащомъ (дѣло было зимою) и улегся подъ его плащомъ, обнявъ своими руками этого божественнаго и по истинѣ въ высшей степени удивительнаго человѣка и такъ пролежалъ съ нимъ цѣлую ночь. И въ этомъ случаѣ, Сократъ, ты не станешь говорить, что я лгу. И хотя я все это сдѣлалъ, онъ стоялъ неизмѣримо выше меня. Съ какимъ презрѣніемъ и съ какою насмѣшкой отнесся къ моей красотѣ, господа судьи, — да, прошу васъ, судите высокомѣріе Сократа! И клянусь вамъ всѣми святыми, я всталъ отъ него такимъ же, какимъ я могъ бы выйти изъ постели своего отца или своего старшаго брата[1].
XXXV. Вы понимаете, что творилось у меня послѣ этого на душѣ: я почиталъ себя обиженнымъ и въ то же время я дивился его характеру, его выдержкѣ, силѣ его души, встрѣтившись съ человѣкомъ громадной мудрости и выдержки, какого я никогда не надѣялся встрѣтить, такъ что, съ одной стороны, я не въ силахъ былъ разсердиться на него и порвать съ нимъ окончательно, а съ другой стороны, я совсѣмъ уже не зналъ теперь и того, какъ привязать его къ себѣ. Я отлично зналъ, что золотомъ во всякомъ случаѣ
- ↑ Послѣ этой картины положительно удивляешься до сихъ поръ еще очень нерѣдко встрѣчающемуся въ литературѣ отождествленію платонической любви съ педерастіею. Смотр. примѣч. къ Шлейермахеровскому переводу въ изд. Univ. Bibl. Реклама.
