лову, точно быкъ, готовый нанести ударъ.—Въ средніе вѣка дрались—это я понимаю. Ночной штурмъ. Весь городъ въ огнѣ. «На три дня отдаю городъ солдатамъ на разграбленіе!» Ворвались. Кровь и огонь. У бочекъ съ виномъ выбиваются донья. Кровь и вино на улицахъ. О, какъ были веселы эти пиры на развалинахъ! Женщинъ—обнаженныхъ, прекрасныхъ, плачущихъ—тащили за волосы. Жалости не было. Онѣ были сладкой добычей храбрецовъ!..
— Однако вы не очень распространяйтесь,—замѣтила шутливо Софья Павловна Тальманъ.
— По ночамъ горѣли дома, и дулъ вѣтеръ, и отъ вѣтра качались черныя тѣла на висѣлицахъ, и надъ ними кричали во̀роны. А подъ висѣлицами горѣли костры и пировали побѣдители. Плѣнныхъ не было. Зачѣмъ плѣнные? Зачѣмъ отрывать для нихъ лишнія силы? А-ахъ!—яростно простоналъ со сжатыми зубами Осадчій.—Что̀ это было за смѣлое, что̀ за чудесное время! А битвы! Когда сходились грудь съ грудью и дрались часами, хладнокровно и бѣшено, съ озвѣрѣніемъ и съ поразительнымъ искусствомъ. Какіе это были люди, какая страшная физическая сила! Господа!—Онъ поднялся на ноги и выпрямился во весь свой громадный ростъ, и голосъ его зазвенѣлъ восторгомъ и дерзостью.—Господа, я знаю, что вы изъ военныхъ училищъ вынесли золотушныя, жиденькія понятія о современной гуманной войнѣ. Но я пью… Если даже никто не присоединится ко мнѣ, я пью одинъ за радость прежнихъ войнъ, за веселую и кровавую жестокость!
Всѣ молчали, точно подавленные неожиданнымъ экстазомъ этого обыкновенно мрачнаго, неразговорчиваго человѣка, и глядѣли на него съ любопытствомъ и со страхомъ. Но вдругъ вскочилъ съ своего мѣста Бекъ-Агамаловъ. Онъ сдѣлалъ это такъ внезапно и такъ быстро,
