— Да развѣ ты не знаешь, что̀ такое значитъ «оставить на бобахъ»? Ничего не дастъ Машенькѣ, — вотъ и вся недолга.
— Ахъ, вотъ это-то!
— Ну, конечно.
— Конечно, конечно! Это быть можетъ, но только я, говоритъ, — никогда не думала, что по-твоему — получить путную жену, хотя бы и безъ приданаго, — это называется «остаться на бобахъ».
Знаете милую женскую привычку и логику: сейчасъ — въ чужой огородъ, а вамъ, по сосѣдству, шпильку въ бокъ…
— Я говорю вовсе не о себѣ…
— Нѣтъ, отчего же?..
— Ну, это странно, ma chère!
— Да отчего же странно?
— Оттого странно, что я этого на свой счетъ не говорилъ.
— Ну, думалъ.
— Нѣтъ, совсѣмъ и не думалъ.
— Ну, воображалъ.
— Да, нѣтъ же, чортъ возьми, ничего я не воображалъ!
— Да чего же ты кричишь?!
— Я не кричу!
— И «черти»… «чортъ»… Что̀ это такое?
— Да потому, что ты меня изъ терпѣнія выводишь.
— Ну, вотъ то-то и есть! А если бы я была богата и принесла съ собою тебѣ приданое…
— Э-ге-ге!..
Этого уже я не выдержалъ и, по выраженію покойнаго поэта Толстого, «начавъ — какъ богъ, окончилъ — какъ свинья». Я принялъ обиженный видъ, — потому, что и въ самомъ дѣлѣ чувствовалъ себя несправедливо обиженнымъ, — и, покачавъ головою, повернулся и пошелъ къ себѣ въ кабинетъ. Но, затворяя за собою дверь, почувствовалъ неодолимую жажду отмщенія, — снова отворилъ дверь и сказалъ:
— Это свинство!
А она отвѣчаетъ:
— Merci, мой милый мужъ.
— Чорть знаетъ, что̀ за сцена! И не забудьте — это послѣ четырехъ лѣтъ самой счастливой и ничѣмъ ни на
