Я не могъ отказаться и выпилъ, но дальше прошу отпустить.
— Хорошо, говоритъ, — только скажи мнѣ, гдѣ ты живешь и какъ тебя звать по имени, отчеству и прозванію: я хочу твоимъ благодѣтелемъ быть.
Я отвѣчаю:
— Звать меня Василій, по отцу Кононовъ сынъ, а прозваніе Лапутинъ, и мастерство мое тутъ же рядомъ, тутъ и маленькая вывѣска есть, обозначено: «Лапутинъ».
Разсказываю это и не замѣчаю, что всѣ гости при моихъ словахъ чего-то порскнули и со смѣху покатились, а баринъ, которому я фракъ чинилъ, ни съ того, ни съ сего, хлясь меня въ ухо, а потомъ хлясь въ другое, такъ что я на ногахъ не устоялъ. А онъ подтолкнулъ меня выступкомъ къ двери, да за порогъ и выбросилъ.
Ничего я понять не могъ, и дай Богъ скорѣе ноги.
Прихожу, а жена спрашиваетъ:
— Говори скорѣе, Васенька, какъ мое счастье тебѣ послужило?
Я говорю:
— Ты меня, Машенька, во всѣхъ частяхъ подробно не разспрашивай, но только если по этому началу въ такомъ же родѣ дальше пойдетъ, то лучше бы для твоего счастья не жить. Избилъ меня, ангелъ мой, этотъ баринъ.
Жена встревожилась — что̀, какъ и за какую провинность; а я, разумѣется, и сказать не могу, потому что самъ ничего не знаю.
Но пока мы этотъ разговоръ ведемъ, вдругъ у насъ въ сѣнечкахъ что-то застучало, зашумѣло, загремѣло, и входитъ мой изъ перваго номера благодѣтель.
Мы оба встали съ мѣсть и на него смотримъ, а онъ, раскраснѣвшись отъ внутреннихъ чувствъ, или еще вина подбавивши, и держитъ въ одной рукѣ дворницкій топоръ на долгомъ топорищѣ, а въ другой поколотую въ щепы дощечку, на которой была моя плохая вывѣсочка съ обозначеніемъ моего бѣднаго рукомесла и фамиліи: «старье чинитъ и выворачиваетъ Лапутинъ».
Вошелъ баринъ съ этими поколотыми досточками и прямо кинулъ ихъ въ печку, а мнѣ говоритъ: «одѣвайся, сейчасъ
Я не мог отказаться и выпил, но дальше прошу отпустить.
— Хорошо, — говорит, — только скажи мне, где ты живешь и как тебя звать по имени, отчеству и прозванию: я хочу твоим благодетелем быть.
Я отвечаю:
— Звать меня Василий, по отцу Кононов сын, а прозвание Лапутин, и мастерство мое тут же рядом, тут и маленькая вывеска есть, обозначено: «Лапутин».
Рассказываю это и не замечаю, что все гости при моих словах чего-то порскнули и со смеху покатились, а барин, которому я фрак чинил, ни с того, ни с сего, хлясь меня в ухо, а потом хлясь в другое, так что я на ногах не устоял. А он подтолкнул меня выступком к двери, да за порог и выбросил.
Ничего я понять не мог, и дай Бог скорее ноги.
Прихожу, а жена спрашивает:
— Говори скорее, Васенька, как мое счастье тебе послужило?
Я говорю:
— Ты меня, Машенька, во всех частях подробно не расспрашивай, но только если по этому началу в таком же роде дальше пойдет, то лучше бы для твоего счастья не жить. Избил меня, ангел мой, этот барин.
Жена встревожилась — что, как и за какую провинность; а я, разумеется, и сказать не могу, потому что сам ничего не знаю.
Но пока мы этот разговор ведем, вдруг у нас в сенечках что-то застучало, зашумело, загремело, и входит мой из первого номера благодетель.
Мы оба встали с месть и на него смотрим, а он, раскрасневшись от внутренних чувств, или еще вина подбавивши, и держит в одной руке дворницкий топор на долгом топорище, а в другой поколотую в щепы дощечку, на которой была моя плохая вывесочка с обозначением моего бедного рукомесла и фамилии: «старье чинит и выворачивает Лапутин».
Вошел барин с этими поколотыми досточками и прямо кинул их в печку, а мне говорит: «одевайся, сейчас
