шиться идти поздравить ее съ новымъ годомъ, а только послалъ узнать о здоровьѣ молодой княжны, но и то съ большою нерѣшительностью, чтобъ не приняли этого въ другую сторону. Визиты же «кондолеансы» мнѣ казались совершенно неумѣстными. Положеніе было преглупое: вдругъ перестать посѣщать знакомый домъ выходило грубостью, а явиться туда — тоже казалось некстати.
Можетъ быть я былъ и неправъ въ своихъ заключеніяхъ, но мнѣ они казались вѣрными; и я не ошибся: ударъ, который перенесла княгиня подъ новый годъ отъ «духа» г-жи Жанлисъ, былъ очень тяжелъ и имѣлъ серьезныя послѣдствія.
Около мѣсяца спустя, я встрѣтился на Невскомъ съ дипломатомъ: онъ былъ очень привѣтливъ, и мы разговорились.
— Давно не видалъ васъ, — сказалъ онъ.
— Негдѣ встрѣчаться, — отвѣчалъ я.
— Да, мы потеряли милый домъ почтенной княгини: она, бѣдняжка, должна была уѣхать.
— Какъ, говорю, — уѣхать… Куда?
— Будто вы не знаете?
— Ничего не знаю.
— Они всѣ уѣхали за границу, и я очень счастливъ, что могъ устроить тамъ ея сына. Этого нельзя было не сдѣлать послѣ того, что тогда случилось… Какой ужасъ! Несчастная, вы знаете, она въ ту же ночь сожгла всѣ свои волюмы и разбила вдребезги терракотовую ручку, отъ которой, впрочемъ, кажется, уцѣлѣлъ на память одинъ пальчикъ, или, лучше сказать, шишъ. Вообще пренепріятное происшествіе, но зато оно служитъ прекраснымъ доказательствомъ одной великой истины.
— По-моему: даже двухъ и трехъ.
Дипломатъ улыбнулся и, смотря мнѣ въ упоръ, спросилъ:
— Какихъ-съ?
— Во-первыхъ, это доказываетъ, что книги, о которыхъ мы рѣшаемся говорить, нужно прежде прочесть.
— А во-вторыхъ?
— А во-вторыхъ, — что неблагоразумно держать дѣвушку
