исправилъ; влѣзъ къ Варнавкѣ въ окошко, сгребъ въ кулечекъ всѣ эти кости…
— И что же дальше, Ахиллушка? Что, милый, дальше, что?
— Да вотъ тутъ безтолковщина вышла.
— Говори же скорѣй, говори!
— А что говорить, когда я самъ не знаю: кто у меня ихъ, эти кости, назадъ укралъ.
Порохонцевъ подпрыгнулъ и вскричалъ:
— Какъ, опять украдены?
— То-есть, какъ тебѣ сказать, украдены? Я не знаю, украдены онѣ или нѣтъ, а только я ихъ принесъ домой, и всѣ какъ надо высыпалъ на дворѣ въ телѣжку, чтобы схоронить, а теперь утромъ глянулъ: ихъ опять нѣтъ, и всего вотъ этотъ одинъ хвостикъ остался.
Лѣкарь захохоталъ.
— Чего ты смѣешься? — проговорилъ слегка сердившійся на него дьяконъ.
— Хвостикъ у тебя остался?
Ахилла разсердился.
— Разумѣется, хвостикъ, — отвѣчалъ онъ: — а то это что же такое?
Дьяконъ отвязалъ отъ скребницы привязанную веревочкой щиколоточную человѣческую косточку и, сунувъ ее лѣкарю, сухо добавилъ: — на, разглядывай, если тебѣ не вѣрится.
— Да развѣ у людей бываютъ хвостики?
— А то развѣ не бываютъ?
— Значитъ и ты съ хвостомъ?
— Я? — переспросилъ Ахилла.
— Да, ты.
Лѣкарь опять расхохотался, а дьяконъ поблѣднѣлъ и сказалъ:
— Послушай, отецъ лѣкарь, ты шути, шути, только пропорцію знай: ты помни, что я духовная особа!
— Ну, да, ладно! Ты скажи хоть, гдѣ у тебя астра́гелюсъ?
Незнакомое слово «астра̀гелюсъ» произвело на дьякона необычайное впечатлѣніе: ему почудилось что-то чрезвычайно обидное въ этомъ латинскомъ названіи щиколотки, и онъ, покачавъ на лѣкаря укоризненно головой, глубоко вздохнулъ и медленно произнесъ:
