наго Варнавкой человѣка останки, какъ слѣдуетъ, выкралъ у него въ окнѣ и снесъ въ кулькѣ къ себѣ на дворъ и высыпалъ въ телѣгу, но днесь поглядѣлъ, а въ телѣгѣ ничего нѣтъ! Я же тому не виноватъ?
— Да кто-жъ тебя винитъ?
— То-то и есть: я даже впалъ въ сомнѣніе, не схоронилъ ли я ихъ ночью, да не засыпалъ ли, но на купаньи меня лѣкарь разсердилъ, и потомъ я прямо съ купанья бросился къ Варнавѣ; окошки закрыты болтами, а я заглянулъ въ щелочку и вижу, что этотъ обвареный опять весь цѣликомъ на крючечкѣ виситъ! Гдѣ отецъ протопопъ? Я все хочу ему разсказать.
Наталья Николаевна послала дьякона вслѣдъ за мужемъ, и шагистый Ахилла догналъ Туберозова на полудорогѣ.
— Чего это ты такъ… и бѣжишь, и пыхтишь, и сопишь, и топочешь? — спросилъ его, услышавъ его шаги, Савелій.
— Это у меня… отецъ Савелій, всегда, когда бѣжу… Вы развѣ не замѣтили?
— Нѣтъ, я этого не замѣчалъ, а ты отчего же объ этомъ лѣкарю не скажешь, онъ можетъ помочь.
— Ну, вотъ лѣкарю! Не напоминайте мнѣ, пожалуйста, про него, отецъ Савелій, да и онъ ничего не поможетъ. Мнѣ венгерецъ такого лѣкарства давалъ, что говоритъ, «только выпей, такъ не будешь ни сопѣть, ни дыхать!» однакоже я все выпилъ, а меня не взяло. А нашъ лѣкарь… да я, отецъ протопопъ, имъ сегодня и разстроенъ. Я сегодня, отецъ протопопъ, вскипѣлъ на нашего лѣкаря. Вѣдь этакая, отецъ протопопъ, наглость… — Дьяконъ пригнулся къ уху отца Савелія и добавилъ вслухъ: — представьте вы себѣ, какая наглость!
— Ничего особеннаго не вижу, — отвѣчалъ протопопъ, тихо всходя на ступени собора: — astragelus есть кость во щиколоткѣ, и я не вижу, для чего ты могъ тутъ разсердиться.
Дьяконъ сдѣлалъ шагъ назадъ и въ изумленіи воскликнулъ: — Такъ это щиколотка!
— Да.
Ахилла ударилъ себя ладонью по лбу и еще громче крикнулъ:
— Ахъ, я дуракъ!
