Но прежде чѣмъ учитель досказалъ эту рѣчь, старушка поблѣднѣла, затряслась, и двѣ завѣтныя фаянсовыя тарелки, выскользнувъ изъ ея рукъ, ударились о полъ, зазвенѣли и разбились вдребезги.
— Варнаша! — воскликнула она. — Это ты отъ меня отрекся!
— Да-съ, да-съ, да-съ, отрекся и отрекаюсь! Вы мнѣ и здѣсь надоѣли, не только чтобъ еще на томъ свѣтѣ я пожелалъ съ вами видѣться.
— Тс! тс! тс! — останавливала сына, плача, просвирня и начала громко хлопать у него подъ носомъ въ ладони, чтобы не слыхать его отреченій. Но Варнава кричалъ гораздо громче, чѣмъ хлопала его мать. Тогда она бросилась къ образу и, махая предъ иконой растопыренными пальцами своихъ слабыхъ рукъ, въ изступленіи закричала:
— Не слушай его, Господи! не слушай! не слушай! — и съ этимъ пала въ уголъ и зарыдала.
Эта тяжелая и совершенно неожиданная сцена взволновала всѣхъ при ней присутствовавшихъ, кромѣ одного Препотенскаго. Учитель оставался совершенно спокойнымъ и ѣлъ съ непокидавшимъ его никогда аппетитомъ: Серболова встала изъ-за стола и вышла вслѣдъ за убѣжавшей старушкой. Дарьяновъ видѣлъ, какъ просвирня обняла Александру Ивановну. Онъ поднялся и затворилъ дверь въ комнату, гдѣ были женщины, а самъ сталъ у окна.
Препотенскій попрежнему ѣлъ.
— Александра Ивановна когда ѣдетъ домой? — спросилъ онъ, ворочая во рту пищу.
— Какъ схлынетъ жаръ, — вымолвилъ ему сухо въ отвѣтъ Дарьяновъ.
— Вонъ когда! — протянулъ Препотенскій.
— Да, у нея здѣсь еще будетъ Туберозовъ.
— Туберозовъ? У насъ? въ нашемъ домѣ?
— Да, въ вашемъ домѣ, но не у васъ, а у Александрины.
Дарьяновъ велъ послѣдній разговоръ съ Препотенскимъ отвернувшись и глядя на дворъ; но при этомъ словѣ онъ оборотился къ учителю лицомъ и сказалъ сквозь едва замѣтную улыбку:
— А вы, кажется, все-таки Туберозова-то побаиваетесь!
— Я? Я его боюсь?
— Ну, да; я вижу, что у васъ какъ будто даже носъ позеленѣлъ, когда я сказалъ, что онъ сюда придетъ.
