Николая Аѳанасьича на перебой засыпали вопросами о различныхъ предметахъ, усаживали, потчивали всѣмъ: онъ отвѣчалъ на всѣ вопросы умно и находчиво, но отказывался отъ всѣхъ угощеній, говоря, что давно ужъ ѣстъ мало, и то какой-нибудь овощикъ.
— Вотъ сестрица покушаютъ, — говорилъ онъ, обращаясь къ сестрѣ. — Садитесь, сестрица, кушайте, кушайте! Чего церемониться? А не хотите безъ меня, такъ позвольте мнѣ, сударыня Ольга Арсентьевна, морковной начиночки изъ пирожка на блюдце… Вотъ такъ, довольно-съ, довольно! Теперь, сестрица, кушайте, а съ меня довольно. Меня и кормить-то ужъ не за что; нитянаго чулка вязать, и того уже теперь путемъ не умѣю. Лучше гораздо сестрицы вязалъ когда-то, и даже бродери англезъ выплеталъ, а нынче что ни стану вязать, все петли спускаю.
— Да; бывало, Никола, ты славно вязалъ! — отозвался Туберозовъ, весь оживившійся и повеселѣвшій съ прибытіемъ карлика.
— Ахъ, отецъ Савелій! Время, государь, время! — карликъ улыбнулся и договорилъ шутя. — А къ тому же и строгости надо мной, ваше высокопреподобіе, нынче не стало; избаловался послѣ смерти моей благодѣтельницы. Что? хлѣбъ-соль готовые, кровъ теплый, всегда лѣнюсь.
Протоіерей посмотрѣлъ со счастливою улыбкой въ глаза карлику и сказалъ:
— Вижу я тебя, Никола, словно милую сказку старую передъ собою вижу, съ которою умереть бы хотѣлось.
— А она, батушка (карликъ говорилъ у вмѣсто ю), она, сказка-то добрая, прежде насъ померла.
— А забываешь, Николушка, про госпожу-то свою? Про боярыню-то свою, Марѳу Андревну, забываешь? — вопрошалъ, юля около карлика, дьяконъ Ахилла, котораго Николай Аѳанасьевичъ все какъ бы опасался и остерегался.
— Забывать, сударь отецъ дьяконъ, я уже старъ, я уже и самъ къ ней, къ утѣшительницѣ моей, служить на томъ свѣтѣ давно собираюсь, — отвѣчалъ карликъ очень тихо и съ легкимъ только полуоборотомъ въ сторону Ахиллы.
— Утѣшительная, говорятъ, была эта старуха, — отнесся безразлично ко всему собранію дьяконъ.
— Ты это въ какомъ же смыслѣ берешь ея утѣшительность? — спросилъ Туберозовъ.
