Около полуночи бесѣда этихъ трехъ отшельниковъ была прервана; настало и ихъ время присоединиться къ обществу: ихъ позвали къ столу.
Когда немножко выпившій и пріосанившійся дьяконъ вошелъ въ залу, гдѣ въ это время стоялъ уже накрытый къ ужину столъ и тѣсно сдвинутые около него стулья, капитанъ Повердовня взялъ Ахиллу за локоть и, отведя его къ столику, у котораго пили водку, сказалъ:
— Ну-ка, дьяконъ, пусти на дамъ хорошаго глазенапа.
— Это зачѣмъ? — спросилъ дьяконъ.
— А чтобъ онѣ на тебя вниманіе обратили.
— Ну, да; поди ты! стану я о твоихъ дамахъ думать! Чѣмъ мнѣ, вдовцу, на нихъ смотрѣть, такъ я лучше безъ всякаго грѣха двѣ капли водки выпью.
И, давъ такой отвѣтъ, Ахилла, дѣйствительно, выпилъ, да и всѣ выпили предъ ужиномъ по комплектной чаркѣ. Исключеніе составлялъ одинъ отецъ Захарія, потому что у него яко бы отъ всякаго вина голова кружилась. Какъ его ни упрашивали хоть что-нибудь выпить, онъ на всѣ просьбы отвѣчалъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, освободите! Я ровно, ровно вина никакого не пью.
— Нынче всѣ пьютъ, — уговаривали его.
— Дѣйствительно, дѣйствительно такъ, ну, а я не могу.
— Курица и та пьетъ, — поддерживалъ потчивавшихъ дьяконъ Ахилла.
— Что жъ, пускай и курица!… Глупо это довольно, что ты, братецъ, мнѣ курицу представляешь…
— Хуже курицы вы, отецъ, — укорялъ Ахилла.
— Не могу! Чего хуже курицы? Не могу!
— Ну, если ужъ вина никакого не можете, такъ хоть хересу для политики выпейте!
Захарія, видя, что отъ него не отстаютъ, вздохнулъ и, принявъ изъ рукъ дьякона рюмку, отвѣтилъ:
— Ну, еще ксересу такъ и быть; позвольте мнѣ ксересу.
Балъ вступалъ въ новую фазу развитія.
Только-что всѣ сѣли за столъ, капитанъ Повердовня тотчасъ же успѣлъ встать снова и, обратившись къ петербургской филантропкѣ, зачиталъ: