— Что прости? Ты меня прости, — отвѣчалъ протопопъ и съ жаромъ взялъ и поцѣловалъ женину руку. — Я истерзалъ тебя моею непокорною нравностью, но хочешь… скажи одно слово, и я сейчасъ пойду покорюсь для тебя…
— Что ты, что ты! Никогда я не скажу этого слова! Тебя ли мнѣ учить, ты все знаешь, что̀ къ чему устрояешь!
— Къ чести моей, другъ, все сіе переношу.
— И Боже тебѣ помогай, а обо мнѣ не думай.
Протопопъ опять поцѣловалъ женины руки и пошелъ дьячить, а Наталья Николаевна свернулась калачикомъ и заснула, и ей привидѣлся сонъ, что вошелъ будто къ ней дьяконъ Ахилла и говоритъ: «что же вы не помолитесь, чтобъ отцу Савелію легче было страждовать?» — «А какъ же, спрашиваетъ Наталья Николаевна, поучи, какъ это произнести?» — «А вотъ, говоритъ Ахилла, что̀ произносите: Господи, ими же вѣси путями спаси!» — «Господи, ими же вѣси путями спаси!» благоговѣйно проговорила Наталья Николаевна, и вдругъ почувствовала, какъ будто дьяконъ ее взялъ и внесъ въ алтарь, и алтарь тотъ огромный-преогромный: столбы — и конца имъ не видно, а престолъ до самаго неба и весь сіяетъ яркими огнями, а назади, откуда они уходили, — все будто крошечное, столь крошечное, что даже смѣшно бы, если бы не та тревога, что она женщина, а дьяконъ ее въ алтарь внесъ. «Въ умѣ ли ты, дьяконъ!» говоритъ она Ахиллѣ: — «тебя сана лишатъ, что ты женщину въ алтарь внесъ». А онъ отвѣчаетъ: «вы не женщина, а вы сила!» и съ этимъ не стало ни Ахиллы, ни престола, ни сіянія, и Наталья Николаевна не спитъ, а удивляется, отчего же это все вокругъ нея остается такое маленькое: вонъ самоваръ не какъ самоваръ, а какъ будто игрушка, а на немъ на конфорочкѣ яичная скорлупочка вмѣсто чайника…
Въ это время вернулся изъ монастыря Туберозовъ и что-то ласково заговорилъ, но Наталья Николаевна такъ и замахала ему руками.
— Тише, — говоритъ, — тише: вѣдь я скоро умру.
Протопопъ удивился.
— Что ты, Наташа, Богъ съ тобой!
— Нѣтъ, умру, дружокъ, умру: я уже вполовину умерла.
— Кто же тебѣ это сказалъ?
— Какъ кто сказалъ? Я ужъ все вполовину вижу.
