его позабудутъ!» И эта мысль занимала его неотвязно, и онъ сильнѣйшимъ образомъ задумывался, какъ бы этому горю помочь.
Чтобы вызвать Ахиллу изъ его мурьи, нужно было особое событіе.
Проснувшись однажды около шести часовъ утра, Ахилла смотрѣлъ, какъ сквозь узенькое окошечко надъ дверями въ чуланчикъ пронизывались лучи восходящаго солнца, какъ вдругъ къ нему вбѣжалъ впопыхахъ отецъ Захарія и объявилъ, что къ нимъ на мѣсто отца Туберозова назначенъ новый протопопъ.
Ахилла поблѣднѣлъ отъ досады.
— Что же ты не радъ, что ли, этому? — вопросилъ Захарія.
— А мнѣ какое до этого дѣло?
— Какъ какое до этого дѣло? А ты спроси, кто назначенъ-то?
— Да развѣ мнѣ не все равно?
— Академикъ!
— Ну вотъ, академикъ! Вишь чему вы обрадовались! Нѣтъ, ей-Богу, вы еще суетны, отецъ Захарія.
— Чего ты «суетный»? Академикъ, — значитъ умный.
— Ну вотъ опять: умный! Да пусть себѣ умный: нешто мы съ вами отъ этого поумнѣемъ?
— Что же это, — стало-быть ученаго духовенства не уважаешь?
— А развѣ ему не все равно: уважаю я его или не уважаю? Ему отъ этого ничего, а я, можетъ-быть, совсѣмъ о чемъ важнѣе думаю.
— О чемъ? позволь спросить, о чемъ?
— О вчерашнемъ.
— Вотъ ты опять грубишь!
— Да ничего я вамъ не грублю: вы думаете, какъ бы новаго встрѣтить, а я — какъ бы стараго не забыть. Что вы тутъ за грубость находите?
— Ну съ тобой послѣ этого говорить не сто̀итъ, — рѣшилъ Захарія, и съ неудовольствіемъ вышелъ, а Ахилла тотчасъ же всталъ, умылся и потекъ къ исправнику съ просьбой помочь ему продать какъ можно скорѣе его домъ и пару его аргамаковъ.
— На что это тебѣ? — спрашивалъ Порохонцевъ.
