вещи, когда кругомъ, на что ни взглянешь… вонъ въ спальнѣ кружевныя занавѣски… положимъ, что это въ спальнѣ, куда гости не заглянутъ… ну, а если заглянутъ!.. Ужасная гадость. Притомъ же дѣти такъ хорошо одѣты!.. Ну, да ихъ не покажутъ; пусть тамъ и сидятъ, гдѣ сидятъ; но все-таки… все выбрасывать жаль! Нѣтъ, лучше ужъ одну мужнину комнату отдѣлать.
И съ этимъ молодая чиновница позвала людей и велѣла имъ тотчасъ же перенести все излишнее, по ея мнѣнію, убранство мужнина кабинета въ кладовую.
Кабинетъ акцизника, и безъ того обдѣленный убранствомъ въ пользу комнатъ госпожи и повелительницы дома, теперь совсѣмъ былъ ободранъ и представлялъ зрѣлище весьма печальное. Въ немъ оставались столъ, стулъ, два дивана и больше ничего.
«Вотъ и отлично, — подумала Бизюкина. — По крайней мѣрѣ есть хоть одна комната, гдѣ все совершенно какъ слѣдуетъ». Затѣмъ она сдѣлала на письменномъ столѣ два пятна чернилами, опрокинула ногой въ углу плевальницу и разсыпала по полу песокъ… Но, Боже мой! возвратясь въ залъ, акцизница замѣтила, что она было чуть-чуть не просмотрѣла самую ужасную вещь: на стѣнѣ висѣлъ образъ!
— Ермошка! Ермошка! скорѣй тащи долой этотъ образъ и неси его… я его спрячу въ комодъ.
Образъ былъ спрятанъ.
— Какъ это глупо, — разсуждала она: — что женихъ, ожидая живую душу, побилъ свои статуи и порвалъ занавѣски? Эй, Ермошка, подавай мнѣ сюда занавѣски! Скорѣй свертывай ихъ. Вотъ такъ! Теперь самъ смотри же, чертенокъ, одѣвайся получше!
— Получше-съ?
— Ну, да, конечно, получше. Что тамъ у тебя есть?
— Бешметъ-съ.
— Бешметъ, дуракъ, «бешметъ-съ»! Жилетку, манишку и новый кафтанъ, все надѣнь, чтобы все было какъ должно, — да этакъ не изволь мнѣ отвѣчать по-лакейски: «чего-съ изволите-съ», да «я вамъ докладывалъ-съ», а просто говори: «что, молъ, вамъ нужно?» или «я, молъ, вамъ говорилъ». Понимаешь?
— Понимаю-съ.
