— Да.
— Ну, это и выходитъ нелѣпость.
Термосесовъ отошелъ къ другому дивану, сбросилъ съ себя свой сакъ и началъ тоже умащиваться на покой.
— А я этимъ временемъ, пока вы здѣсь дремали, много кое-что обработалъ, — началъ онъ, укладываясь.
Борноволоковъ въ отвѣтъ на это опять уронилъ только одно да, но «да» совершенно особое, такъ-сказать, любопытное да, съ оттѣнкомъ вопроса.
— Да вотъ-съ какъ да, что я, напримѣръ, могу сказать, что я кое-какія преполезнѣйшія для насъ сдѣлалъ открытія.
— Съ этою дамой?
— Съ дамой? Дама — это само по себѣ, — это дѣло междудѣльное! Нѣтъ-съ, а вы помните, что я вамъ сказалъ, когда поймалъ васъ въ Москвѣ на Садовой?
— Охъ, да!
— Я вамъ сказалъ: ваше сіятельство, премилостивѣйшій мой князь! Такъ со старыми товарищами нельзя обходиться, чтобъ ихъ бросать: такъ дѣлаютъ только одни подлецы. Сказалъ я вамъ это, или не сказалъ?
— Да, вы это сказали.
— Ага! вы помните! Ну, такъ вы тоже должны помнить, какъ я вамъ потомъ развилъ мою мысль и доказалъ вамъ, что вы, наши принцы égalité, обратясь теперь къ преимуществамъ своего рода и состоянія по службѣ, должны не задирать носовъ предъ нами, старыми монтаньярами и бывшими вашими друзьями. Я вамъ это все путемъ растолковалъ.
— Да, да.
— Прекрасно! Вы поняли, что со мной шутить плохо, и были очень покладисты, и я васъ за это хвалю. Вы поняли, что вамъ меня нельзя такъ подкидывать, потому что голодъ-то вѣдь не свой братъ, и голодая-то мало ли кто что̀ можетъ припомнить? А у Термосесова память первый сортъ и сметка тоже водится: онъ еще, когда вы самымъ краснымъ революціонеромъ были, зналъ, что вы непремѣнно свернете.
— Да.
— Вы рѣшились взять меня съ собою въ родѣ письмоводителя… То-есть, если по правдѣ говорить, чтобы не
