ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не знаетъ. Но, по счастью, донской казакъ Платовъ былъ еще живъ и даже все еще на своей досадной укушеткѣ лежалъ и трубку курилъ. Онъ какъ услыхалъ, что во дворцѣ такое безпокойство, сейчасъ съ укушетки поднялся, трубку бросиль и явился къ государю во всѣхъ орденахъ. Государь говоритъ:
— Что тебѣ, мужественный старикъ, отъ меня надобно?
А Платовъ отвѣчаетъ:
— Мнѣ, ваше величество, ничего для себя не надо, такъ какъ я пью—ѣмъ, что хочу, и всѣмъ доволенъ, а я, говоритъ, пришелъ доложить насчетъ этой нимфозоріи, которую отыскали: это, говоритъ, такъ и такъ было, и вотъ какъ происходило при моихъ глазахъ въ Англіи, — и тутъ при ней есть ключикъ, а у меня есть ихъ же мелкоскопъ, въ который можно его видѣть, и симъ ключомъ черезъ пузичко эту нимфозорію можно завести и она будетъ скакать, въ какомъ угодно пространствѣ, и въ стороны вѣрояціи дѣлать.
Завели, она и пошла прыгать, а Платовъ говоритъ:
— Это, говоритъ, ваше величество, точно, что работа очень тонкая и интересная, но только намъ этому удивляться съ однимъ восторгомъ чувствъ не слѣдуетъ, а надо бы подвергнуть ее русскимъ пересмотрамъ въ Тулѣ или въ Сестербекѣ, — тогда еще Сестрорѣцкъ Сестербекомъ звали, — не могутъ ли наши мастера сего превзойти, чтобы англичане надъ русскими не предвозвышались.
Государь Николай Павловичъ въ своихъ русскихъ людяхъ былъ очень увѣренный и никакому иностранцу уступать не любилъ, онъ и ответилъ Платову:
— Это ты, мужественный старикъ, хорошо говоришь, и я тебѣ это дѣло поручаю повѣрить. Мнѣ эта коробочка все равно теперь при моихъ хлопотахъ не нужна, — а ты возьми ее съ собою и на свою досадную укушетку больше не ложись, а поѣзжай на тихій Донъ и поведи тамъ съ моими донцами междоусобные разговоры насчетъ ихъ жизни и преданности, и что имъ нравится? А когда будешь ѣхать черезъ Тулу, покажи моимъ тульскимъ мастерамъ эту нимфозорію, и пусть они о ней подумаютъ. Скажи имъ отъ меня, что братъ мой этой вещи удивлялся и чужихъ лодей, которые дѣлали нимфозорію, больше всѣхъ хвалилъ, а я на
ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не знает. Но, по счастью, донской казак Платов был еще жив и даже все еще на своей досадной укушетке лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросиль и явился к государю во всех орденах. Государь говорит:
— Что тебе, мужественный старик, от меня надобно?
А Платов отвечает:
— Мне, ваше величество, ничего для себя не надо, так как я пью—ем, что хочу, и всем доволен, а я, — говорит, — пришел доложить насчет этой нимфозории, которую отыскали: это, — говорит, — так и так было, и вот как происходило при моих глазах в Англии, — и тут при ней есть ключик, а у меня есть их же мелкоскоп, в который можно его видеть, и сим ключом через пузичко эту нимфозорию можно завести и она будет скакать, в каком угодно пространстве, и в стороны верояции делать.
Завели, она и пошла прыгать, а Платов говорит:
— Это, — говорит, — ваше величество, точно, что работа очень тонкая и интересная, но только нам этому удивляться с одним восторгом чувств не следует, а надо бы подвергнуть ее русским пересмотрам в Туле или в Сестербеке, — тогда еще Сестрорецк Сестербеком звали, — не могут ли наши мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались.
Государь Николай Павлович в своих русских людях был очень уверенный и никакому иностранцу уступать не любил, он и ответил Платову:
— Это ты, мужественный старик, хорошо говоришь, и я тебе это дело поручаю поверить. Мне эта коробочка все равно теперь при моих хлопотах не нужна, — а ты возьми ее с собою и на свою досадную укушетку больше не ложись, а поезжай на тихий Дон и поведи там с моими донцами междоусобные разговоры насчет их жизни и преданности, и что им нравится? А когда будешь ехать через Тулу, покажи моим тульским мастерам эту нимфозорию, и пусть они о ней подумают. Скажи им от меня, что брат мой этой вещи удивлялся и чужих лодей, которые делали нимфозорию, больше всех хвалил, а я на
