— Да, можно, и, говорятъ, бывали такіе случаи; но только я уже старъ: пятьдесятъ третій годъ живу, да и мнѣ военная служба не въ диковину.
— Развѣ вы служили въ военной службѣ?
— Служилъ-съ.
— Что же, ты изъ ундеровъ, что ли? — снова спросилъ его купецъ.
— Нѣтъ, не изъ ундеровъ.
— Такъ кто же: солдатъ или вахтеръ, или помазокъ — чей возокъ?
— Нѣтъ, не угадали: но только я настоящій военный, при полковыхъ дѣлахъ былъ почти съ самаго дѣтства.
— Значитъ, кантонистъ? — сердясь добивался купецъ.
— Опять же нѣтъ.
— Такъ прахъ же тебя разберетъ, кто же ты такой?
— Я конэсеръ.
— Что-о-о тако-о-е?
— Я конэсеръ-съ, конэсеръ, или, какъ простонароднѣе выразить, я въ лошадяхъ знатокъ и при ремонтерахъ состоялъ для ихъ руководствованія.
— Вотъ какъ!
— Да-съ, не одну тысячу коней отобралъ и отъѣздилъ. Такихъ звѣрей отучалъ, каковые, напримѣръ, бываютъ, что встаетъ на дыбы да со всего духу навзничь бросается и сейчасъ сѣдоку сѣдельною лукою можетъ грудь проломить, а со мной этого ни одна не могла.
— Какъ же вы такихъ усмиряли?
— Я… я очень просто, потому что я къ этому отъ природы своей особенное дарованіе получилъ. Я какъ вскочу, сейчасъ, бывало, не дамъ лошади опомниться, лѣвою рукою ее со всей силы за ухо да въ сторону, а правою кулакомъ между ушей по башкѣ, да зубами страшно на нее заскриплю, такъ у нея, у иной, даже инда мозгъ изо-лба въ ноздряхъ вмѣстѣ съ кровью покажется, — она и усмирѣетъ.
— Ну, а потомъ?
— Потомъ сойдешь, оглядишь, дашь ей въ глаза себѣ налюбоваться, чтобы въ памяти у нея хорошее воображеніе осталось, да потомъ сядешь опять и поѣдешь.
— И лошадь послѣ этого смирно идетъ?
— Смирно пойдетъ, потому лошадь умна, она чувствуетъ, какой человѣкъ съ ней обращается и какихъ онъ насчетъ
— Да, можно, и, говорят, бывали такие случаи; но только я уже стар: пятьдесят третий год живу, да и мне военная служба не в диковину.
— Разве вы служили в военной службе?
— Служил-с.
— Что же, ты из ундеров, что ли? — снова спросил его купец.
— Нет, не из ундеров.
— Так кто же: солдат или вахтер, или помазок — чей возок?
— Нет, не угадали: но только я настоящий военный, при полковых делах был почти с самого детства.
— Значит, кантонист? — сердясь добивался купец.
— Опять же нет.
— Так прах же тебя разберет, кто же ты такой?
— Я конэсер.
— Что-о-о тако-о-е?
— Я конэсер-с, конэсер, или, как простонароднее выразить, я в лошадях знаток и при ремонтерах состоял для их руководствования.
— Вот как!
— Да-с, не одну тысячу коней отобрал и отъездил. Таких зверей отучал, каковые, например, бывают, что встает на дыбы да со всего духу навзничь бросается и сейчас седоку седельною лукою может грудь проломить, а со мной этого ни одна не могла.
— Как же вы таких усмиряли?
— Я… я очень просто, потому что я к этому от природы своей особенное дарование получил. Я как вскочу, сейчас, бывало, не дам лошади опомниться, левою рукою ее со всей силы за ухо да в сторону, а правою кулаком между ушей по башке, да зубами страшно на нее заскриплю, так у нее, у иной, даже инда мозг изо лба в ноздрях вместе с кровью покажется, — она и усмиреет.
— Ну, а потом?
— Потом сойдешь, оглядишь, дашь ей в глаза себе налюбоваться, чтобы в памяти у нее хорошее воображение осталось, да потом сядешь опять и поедешь.
— И лошадь после этого смирно идет?
— Смирно пойдет, потому лошадь умна, она чувствует, какой человек с ней обращается и каких он насчет
