— Стало-быть, вамъ «Благое Молчаніе» не помогло?
— Не могу знать-съ: усиливаюсь, молчу, а духъ одолѣваетъ.
— Что же онъ?
— Все свое внушаетъ: «ополчайся».
— Развѣ вы и сами собираетесь идти воевать?
— А какъ же-съ? Непремѣнно-съ: мнѣ за народъ очень помереть хочется.
— Какъ же вы: въ клобукѣ и въ рясѣ пойдете воевать?
— Нѣтъ-съ; я тогда клобучокъ сниму, а амуничку надѣну.
Проговоривъ это, очарованный странникъ какъ бы вновь ощутилъ на себѣ наитіе вѣщательнаго духа и впалъ въ тихую сосредоточенность, которой никто изъ собесѣдниковъ не позволилъ себѣ прервать ни однимъ новымъ вопросомъ. Да и о чемъ было его еще больше разспрашивать? повѣствованія своего минувшаго онъ исповѣдалъ со всею откровенностью своей простой души, а провѣщанія его остаются до времени въ рукѣ. Сокрывающаго судьбы свои отъ умныхъ и разумныхъ, и только иногда открывающаго ихъ младенцамъ.
— Стало быть, вам «Благое Молчание» не помогло?
— Не могу знать-с: усиливаюсь, молчу, а дух одолевает.
— Что же он?
— Все свое внушает: «ополчайся».
— Разве вы и сами собираетесь идти воевать?
— А как же-с? Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется.
— Как же вы: в клобуке и в рясе пойдете воевать?
— Нет-с; я тогда клобучок сниму, а амуничку надену.
Проговорив это, очарованный странник как бы вновь ощутил на себе наитие вещательного духа и впал в тихую сосредоточенность, которой никто из собеседников не позволил себе прервать ни одним новым вопросом. Да и о чем было его еще больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедал со всею откровенностью своей простой души, а провещания его остаются до времени в руке Сокрывающего судьбы свои от умных и разумных, и только иногда открывающего их младенцам.
