А она ко мнѣ и бросилась и жметъ дитя къ груди, а сама шепчетъ:
— Это мое дитя, это дочь моя, это дочь моя!
Я говорю:
— Ну, такъ что же въ этомъ такое?
— Отдай, — говоритъ: — мнѣ ее.
— Съ чего же ты это, — говорю: — взяла, что я ее тебѣ отдамъ?
— Развѣ тебѣ, — плачетъ: — ее не жаль? видишь, какъ она ко мнѣ жмется.
— Жаться, молъ, она глупый ребенокъ, — она тоже и ко мнѣ жмется, а отдать я ее не отдамъ.
— Почему?
— Потому, молъ, что она мнѣ на соблюденіе повѣрена — вонъ и коза съ нами ходитъ, а я дитя долженъ отцу приносить.
Она, эта барынька, начала плакать и руки ломать:
— Ну, хорошо, — говоритъ: — ну, не хочешь дитя мнѣ отдать, такъ, но крайней мѣрѣ, не сказывай, говоритъ, моему мужу, а твоему господину, что ты меня видѣлъ, и приходи завтра опять сюда на это самое мѣсто съ ребенкомъ, чтобы я его еще поласкать могла.
— Это, молъ, — другое дѣло, — это я обѣщаю и исполню.
И точно, я ничего про нее своему барину не сказалъ, а на утро взялъ козу и ребенка и пошелъ опять къ лиману, а барыня уже ждетъ. Все въ ямочкѣ сидѣла, а какъ насъ завидѣла, выскочила и бѣжитъ, и плачетъ, и смѣется, и въ обѣихъ ручкахъ дитю игрушечки суетъ и даже на козу на нашу колокольчикъ на красной суконкѣ повѣсила, а мнѣ трубку и кисетъ съ табакомъ и расческу.
— Кури, — говоритъ: — пожалуйста, эту трубочку, а я буду дитя няньчить.
И такимъ манеромъ пошли у насъ тутъ надъ лиманомъ свиданія: барыня все съ дитемъ, а я сплю, а порой она мнѣ начнетъ разсказывать, что она того… замужъ въ своемъ мѣстѣ за моего барина насильно была выдана… злою мачихою и того… этого мужа своего она не того… говоритъ, никакъ не могла полюбить. А того… этого… другого-то, ремонтера-то… что ли… этого любитъ и жалуется, что противъ воли, говоритъ, своей я ему… предана. Потому мужъ мой, какъ самъ, говоритъ, знаешь, неаккуратной жизни, а
А она ко мне и бросилась и жмет дитя к груди, а сама шепчет:
— Это мое дитя, это дочь моя, это дочь моя!
Я говорю:
— Ну, так что же в этом такое?
— Отдай, — говорит: — мне ее.
— С чего же ты это, — говорю: — взяла, что я ее тебе отдам?
— Разве тебе, — плачет: — ее не жаль? видишь, как она ко мне жмется.
— Жаться, мол, она глупый ребенок, — она тоже и ко мне жмется, а отдать я ее не отдам.
— Почему?
— Потому, мол, что она мне на соблюдение поверена — вон и коза с нами ходит, а я дитя должен отцу приносить.
Она, эта барынька, начала плакать и руки ломать:
— Ну, хорошо, — говорит: — ну, не хочешь дитя мне отдать, так, по крайней мере, не сказывай, говорит, моему мужу, а твоему господину, что ты меня видел, и приходи завтра опять сюда на это самое место с ребенком, чтобы я его еще поласкать могла.
— Это, мол, — другое дело, — это я обещаю и исполню.
И точно, я ничего про нее своему барину не сказал, а наутро взял козу и ребенка и пошел опять к лиману, а барыня уже ждет. Все в ямочке сидела, а как нас завидела, выскочила и бежит, и плачет, и смеется, и в обеих ручках дитю игрушечки сует и даже на козу на нашу колокольчик на красной суконке повесила, а мне трубку и кисет с табаком и расческу.
— Кури, — говорит: — пожалуйста, эту трубочку, а я буду дитя няньчить.
И таким манером пошли у нас тут над лиманом свидания: барыня все с дитем, а я сплю, а порой она мне начнет рассказывать, что она того… замуж в своем месте за моего барина насильно была выдана… злою мачехою и того… этого мужа своего она не того… говорит, никак не могла полюбить. А того… этого… другого-то, ремонтера-то… что ли… этого любит и жалуется, что против воли, говорит, своей я ему… предана. Потому муж мой, как сам, говорит, знаешь, неаккуратной жизни, а
