— Позвольте же, — запылать опять одинъ изъ слушателей:— какъ же васъ могли угнать?
— Подвохомъ-съ. Я вѣдь изъ Пензы бѣжалъ съ татарвою Чепкуна Емгурчесва и лѣтъ пять подъ-рядъ жилъ въ емгурчеевскоЙ ордѣ и тутъ съѣзжались къ нему на радости всѣ князья и уланы, и шихъ-зады, и мало-зады, іі бывалъ ханъ Джангаръ и Бакшен Отучевъ.
— Это котораго Чепкунъ сѣкъ?
— Да-съ, тотъ самый.
— Какъ же это… развѣ Бакшей на Чепкуна не сердился?
— За что же?
— За то, что онъ такъ поролъ его и лошадь у него отбилъ?
— Нѣтъ-съ, они никогда за это другъ на друга не сердятся: кто кого по любовному уговору перебьетъ, тотъ н получай, и больше ничего; а только ханъ Джангаръ мнѣ, точно, одинъ разъ выговаривалъ… эхъ, говоритъ, Иванъ, эхъ, глупая твоя башка, Иванъ, зачѣмъ ты съ Савакиреемъ за русскаго князя сѣчься сѣлъ, — я, говоритъ, было хотѣлъ смѣяться, какъ самъ князь рубаха долой будетъ снимать.
— Никогда бы, отвѣчаю ему, ты этого не дождалъ.
— Отчего?
— Оттого, что наши князья, говорю, — слабодушные и не мужественные, и сила ихъ самая ничтожная.
Онъ понялъ.
— Я такъ, говоритъ, — и видѣлъ, что изъ нихъ, говоритъ, настоящихъ охотниковъ нѣтъ, а все только если, что хотятъ получить, такъ за деньги.
— Это, молъ, вѣрно: они безъ денегъ ничего но могутъ.
— Ну, а Агашимола, онъ изъ дальней орды былъ, гдѣ-то надъ самымъ Каспіемъ его косяки ходили, онъ очень лѣчиться любилъ іі позвалъ меня свою ханшу попользовать и много головъ скота за то Емгурчею обѣщалъ. Емгурчеіі меня къ нему и отпустилъ: набралъ я съ собою сабуру и налганнаго корня и поѣхалъ съ нимъ. А Агашимола какъ взялъ меня, да и ганда, въ сторону со всѣмъ кочемъ, восемь дней въ сторону скакали.
— И вы верхомъ ѣхали?
— Верхомъ-съ.
— А какъ же ваши ноги?
— А что же такое?
