И горній ангеловъ полетъ,
И гадъ морскихъ подводный ходъ,
И дольней лозы прозябанье,
въ силу которой ничто не ускользало отъ его зоркости и чуткости, и дала ему способность и духъ человѣческій наблюдать бъ его сокровеннѣйшихъ проявленіяхъ, уловляя тончайшіе оттѣнки чувствъ и настроеній, слышать, «какъ сердце цвѣтетъ» (II, 90), по его собственному выраженію. Какъ горныя озера на днѣ глубокихъ ущелій и въ ясный полдень отражаютъ звѣзды, такъ гармоничное творчество поэта въявь уловляло полусознательныя чувства и ощущенія, которыя заглушены въ менѣе уравновѣшенныхъ сердцахъ житейскими тревогами и внутреннимъ разладомъ. Самыя мимолетныя грезы, исчезающія при малѣйшемъ дыханьи «посторонней суеты», довѣрчиво кружились въ могучемъ вѣяньи поэтическаго вдохновенія Фета; самые неуловимые переходы ощущеній и настроеній зримо являлись его богатому воображенію, мгновенно воплощаясь въ образы удивительной вѣрности и яркости. Самыя сокровенныя тонкости нѣжнѣйшихъ чувствъ онъ уловлялъ въ душѣ своей, какъ оттѣнки заката на небѣ, какъ движеніе морской волны по отмели. Это поэтическое самонаблюденіе въ немъ не было тѣмъ несноснымъ ухаживаньемъ и подглядываньемъ за собственной особою, которое такъ нарушаетъ цѣльность произведеній многихъ даже весьма значительныхъ по размѣрамъ и силамъ дарованія поэтовъ; нѣтъ, это именно былъ результатъ той уравновѣшенности и свободы душевной, въ силу которой каждая струна его сердца могла звучать отдѣльно отъ другихъ. Такъ называемая «сложность»
