Ученыя опредѣленія нынѣ мало въ ходу, вѣкъ школярства прошелъ — хотя мы все еще не можемъ стряхнуть съ себя лохмотьевъ степенной хламиды его.
Времена, когда объясняли во введеніи пользу науки или знанія, коему книга посвящалась, также миновали; нынѣ вѣрятъ тому, что всякій добросовѣстный трудъ полезенъ, и что пользѣ этой росказнями не подспоришь.
Ученые розыски, старина, сравненія съ другими славянскими нарѣчіями — все это не по силамъ собирателю.
Разборъ и оцѣнка другихъ изданій должна бы кончиться прямымъ или косвеннымъ, скромнымъ признаніемъ, что наше всѣхъ лучше.
Источниками же или запасомъ для сборника служили: два или три печатныхъ сборника прошлаго вѣка, собранія Княжевича, Снегирева, рукописные листки и тетрадки, сообщенные съ разныхъ сторонъ и — главнѣйше — живой русскій языкъ, а болѣе рѣчь народа.
Ни въ какую старину я не вдавался, древнихъ рукописей не разбиралъ, а вошедшая въ этотъ сборникъ старина попала туда изъ печатныхъ
Ученые определения ныне мало в ходу, век школярства прошел — хотя мы все еще не можем стряхнуть с себя лохмотьев степенной хламиды его.
Времена, когда объясняли во введении пользу науки или знания, коему книга посвящалась, также миновали; ныне верят тому, что всякий добросовестный труд полезен, и что пользе этой россказнями не подспоришь.
Ученые розыски, старина, сравнения с другими славянскими наречиями — все это не по силам собирателю.
Разбор и оценка других изданий должна бы кончиться прямым или косвенным, скромным признанием, что наше всех лучше.
Источниками же или запасом для сборника служили: два или три печатных сборника прошлого века, собрания Княжевича, Снегирева, рукописные листки и тетрадки, сообщенные с разных сторон и — главнейше — живой русский язык, а более речь народа.
Ни в какую старину я не вдавался, древних рукописей не разбирал, а вошедшая в этот сборник старина попала туда из печатных
