Такую тираду Протагоръ прочиталъ и замолкъ. Я долгое время, какъ очарованный, все еще смотрѣлъ ва него, не скажетъ ли онъ еще чего-нибудь, и чувствовалъ сильное желаніе слушать его дальше. Но когда увидѣлъ, что онъ дѣйствительно кончилъ, то, съ трудомъ собравшись съ мыслями, посмотрѣлъ на Иппократа и сказалъ: Бакъ я тебѣ благодаренъ, Иппократъ, что ты меня направилъ сюда! Дорого для меня то, что я услышалъ отъ Протагора. Я прежде не подозрѣвалъ о существованіи у людей средства дѣлать другихъ доблестными; теперь я въ этомъ убѣжденъ. Съ однимъ только незначительнымъ вопросомъ я не могу справиться. Впрочемъ, его Протагору, безъ сомнѣнія, легко уяснить, послѣ того какъ онъ уяснилъ то многое, что мы слышали. Конечно, если бы пришлось говорить о такихъ вещахъ съ кѣмъ-нибудь изъ вашихъ народныхъ ораторовъ, мы бы тоже, вѣроятно, услышали какое нибудь "слово" въ родѣ сказаннаго — отъ Перикла налр. или другого. Но ихъ разсужденія похожи на книги: если народный ораторъ сказалъ "слово“, то спрашивать его еще о чемъ нибудь, чтобы онъ отвѣтилъ и, отвѣтивъ, поставилъ и въ свою очередь вопросъ, — дѣло безполезное; какъ мѣдный сосудъ, когда въ него ударишь, звучитъ — звучитъ не переставая, пока наконецъ его не придержишь рукой, такъ и онъ, задай ему самый пустой вопросъ по поводу сказаннаго имъ, опять затянетъ безконечную канитель. Не такъ я смотрю на Протагора: онъ, умѣя сказать длинную и прекрасную рѣчь, какъ мы сейчасъ слышали, въ то же время умѣетъ и выслушать вопросъ, чтобы отвѣтить на него кратко, и, въ свою очередь, задать вопросъ, чтобы выждать и подучить отвѣть, а это дано немногимъ. Теперь, Протагоръ, я почти все уяснилъ себѣ, лишь бы ты отвѣтилъ еще на слѣдующее. Доблесть, утверждаешь ты, есть дѣло ученія, и я — ужъ если кому, то тебѣ повѣрю. Вызванное же твоею рѣчью недоумѣніе, о разрѣшеніи котораго я прошу, заключается вотъ въ чемъ. Ты говоришь, что Зевесъ послалъ людямъ непреступность и совѣстливость, а дальше опять указываешь на непреступность, благо
Такую тираду Протагор прочитал и замолк. Я долгое время, как очарованный, всё еще смотрел ва него, не скажет ли он еще чего-нибудь, и чувствовал сильное желание слушать его дальше. Но когда увидел, что он действительно кончил, то, с трудом собравшись с мыслями, посмотрел на Иппократа и сказал: Бак я тебе благодарен, Иппократ, что ты меня направил сюда! Дорого для меня то, что я услышал от Протагора. Я прежде не подозревал о существовании у людей средства делать других доблестными; теперь я в этом убежден. С одним только незначительным вопросом я не могу справиться. Впрочем, его Протагору, без сомнения, легко уяснить, после того как он уяснил то многое, что мы слышали. Конечно, если бы пришлось говорить о таких вещах с кем-нибудь из ваших народных ораторов, мы бы тоже, вероятно, услышали какое нибудь "слово" в роде сказанного — от Перикла налр. или другого. Но их рассуждения похожи на книги: если народный оратор сказал "слово“, то спрашивать его еще о чём нибудь, чтобы он ответил и, ответив, поставил и в свою очередь вопрос, — дело бесполезное; как медный сосуд, когда в него ударишь, звучит — звучит не переставая, пока наконец его не придержишь рукой, так и он, задай ему самый пустой вопрос по поводу сказанного им, опять затянет бесконечную канитель. Не так я смотрю на Протагора: он, умея сказать длинную и прекрасную речь, как мы сейчас слышали, в то же время умеет и выслушать вопрос, чтобы ответить на него кратко, и, в свою очередь, задать вопрос, чтобы выждать и подучить ответь, а это дано немногим. Теперь, Протагор, я почти всё уяснил себе, лишь бы ты ответил еще на следующее. Доблесть, утверждаешь ты, есть дело учения, и я — уж если кому, то тебе поверю. Вызванное же твоею речью недоумение, о разрешении которого я прошу, заключается вот в чём. Ты говоришь, что Зевес послал людям непреступность и совестливость, а дальше опять указываешь на непреступность, благо
