— Тогда храбрость была бы нѣчто некрасивое. Такіе смѣльчаки — просто безумцы.
"Что же, однако, ты утверждалъ о храбрецахъ? — не толи, что они — и смѣльчаки?"
— Я и теперь это утверждаю.
"Однако, если они смѣльчаки въ томъ смыслѣ, о которомъ мы только что заговорили, то они ужъ не храбрецы, а безумцы? Только тогда, значитъ, когда у человѣка есть знаніе, — только тогда его смѣлость будетъ храбростью, какъ говорено было раньше? Стало быть, въ знаніи и мудрости заключается храбрость?"
— Неправильно ты воспроизводишь мои положенія и отвѣты, Сократъ. Ты меня спросилъ, смѣлы ли храбрые. Я согласился. Но храбры ли смѣлые, такого вопроса не было. Если бы ты предложилъ его, то я сказалъ бы: — не всѣ. Чтобы храбрые не были смѣлы, какъ я утверждалъ, неправильности этого, положимъ, ты нигдѣ нс доказалъ. Но потомъ ты сейчасъ объявляешь, что знатоки — смѣлѣе, чѣмъ сами они были, когда еще не знали дѣла, и чѣмъ всякій незнатокъ, и этого тебѣ достаточно для отождествленія храбрости и мудрости. При такомъ методѣ ты, пожалуй, и въ силѣ найдешь знаніе и мудрость. Идя по этому пути, ты сначала спросишь, могутъ ли сильные получить перевѣсъ надъ другими. Я скажу: — да. Потомъ ты спросишь: умѣющіе бороться — могутъ ли скорѣе получить перевѣсъ надъ другими, чѣмъ не умѣющіе, и чѣмъ сами они могли до изученіи пріемовъ борьбы. Когда я и па это отвѣчу утвердительно, то ты и скажешь, что по моимъ словамъ сила заключается въ мудрости и знаніи. А между тѣмъ, я и здѣсь нигдѣ не говорилъ, что могущіе получить перевѣсъ надъ другими — сильны, а только, что сильные могутъ получить перевѣсъ надъ другими. Не одно и то же — возможность получить иеревѣсъ надъ другими и сила. Первое бываетъ результатомъ, конечно, и знанія, но кромѣ тото и горячности, а то и безразсудства, а сила зависитъ отъ благосостоянія и природы тѣла. Точно также и тамъ, не одно и то же — смѣлость и храбрость.
— Тогда храбрость была бы нечто некрасивое. Такие смельчаки — просто безумцы.
"Что же, однако, ты утверждал о храбрецах? — не толи, что они — и смельчаки?"
— Я и теперь это утверждаю.
"Однако, если они смельчаки в том смысле, о котором мы только что заговорили, то они уж не храбрецы, а безумцы? Только тогда, значит, когда у человека есть знание, — только тогда его смелость будет храбростью, как говорено было раньше? Стало быть, в знании и мудрости заключается храбрость?"
— Неправильно ты воспроизводишь мои положения и ответы, Сократ. Ты меня спросил, смелы ли храбрые. Я согласился. Но храбры ли смелые, такого вопроса не было. Если бы ты предложил его, то я сказал бы: — не все. Чтобы храбрые не были смелы, как я утверждал, неправильности этого, положим, ты нигде нс доказал. Но потом ты сейчас объявляешь, что знатоки — смелее, чем сами они были, когда еще не знали дела, и чем всякий незнаток, и этого тебе достаточно для отождествления храбрости и мудрости. При таком методе ты, пожалуй, и в силе найдешь знание и мудрость. Идя по этому пути, ты сначала спросишь, могут ли сильные получить перевес над другими. Я скажу: — да. Потом ты спросишь: умеющие бороться — могут ли скорее получить перевес над другими, чем не умеющие, и чем сами они могли до изучении приемов борьбы. Когда я и па это отвечу утвердительно, то ты и скажешь, что по моим словам сила заключается в мудрости и знании. А между тем, я и здесь нигде не говорил, что могущие получить перевес над другими — сильны, а только, что сильные могут получить перевес над другими. Не одно и то же — возможность получить иеревес над другими и сила. Первое бывает результатом, конечно, и знания, но кроме тото и горячности, а то и безрассудства, а сила зависит от благосостояния и природы тела. Точно также и там, не одно и то же — смелость и храбрость.
