незнанію "опаснаго" и "неопаснаго[1] составляетъ пониманіе этихъ вещей?"
И на это онъ еще кивнулъ головой.
"Незнаніе же ихъ есть трусость?“
Очень еиу не хотѣлось, но кивнулъ таки головой.
"Стало быть, пониманіе "опаснаго" и "неопаснаго", какъ противоположность незнанію этихъ вещей, есть храбрость?"
Тутъ онъ ужъ и головой не кивалъ и молчалъ.
А я говорю: Что же ты, Протагоръ, не отвѣчаешь на мой вопросъ ни да, ни нѣтъ?
— Самъ — говоритъ — кончай.
"Одно — говорю — спрошу еще тебя: Держишься ли ты до сихъ поръ своего прежняго взгляда, что есть люди весьма невѣжественные и въ то же время храбрые?"
- Слишкомъ ужъ, Сократъ, беретъ тебя нетерпѣніе, чтобы я непремѣнно отвѣчалъ. Ну, сдѣлаю тебѣ удовольствіе и скажу, что признанное нами дѣлаетъ такой взглядъ несостоятельнымъ.
Тогда я сказалъ: Я не изъ-за чего-либо другого спрашивалъ обо всемъ этомъ, какъ только изъ желанія разсмотрѣть, какъ дѣло обстоитъ на счетъ доблести, а главное, что такое она сама, эта доблесть. Да; если иослѣднее будетъ раскрыто, тогда лучше всего выяснится и то, что дало поводъ тебѣ и мнѣ къ столь продолжительной бесѣдѣ — мнѣ, полагавшему", что доблести не учатъ, а тебѣ, утверждавшему, что учатъ. И я вижу въ только что полученномъ результатѣ нашей бесѣды какъ - бы нашего обвинителя и насмѣшника. И если бы этотъ результатъ могъ заговорить, то онъ сказалъ бы: "Чудаки вы, Сократъ и Протагоръ! Ты, который прежде полагалъ, что доблести нельзя научить, подъ конецъ рвался доказать совершенно противоположное, что все знаніе, — и непреступность, и благоразуміе, и храбрость, — а это какъ нельзя больше указываетъ на доблесть, какъ
- ↑ На дѣлѣ, конечно, онъ не "полагалъ"; онъ долженъ былъ "полагать" только для систематичности и правильности ведеиія бесѣды.
незнанию "опасного" и "неопасного[1] составляет понимание этих вещей?"
И на это он еще кивнул головой.
"Незнание же их есть трусость?“
Очень еиу не хотелось, но кивнул таки головой.
"Стало быть, понимание "опасного" и "неопасного", как противоположность незнанию этих вещей, есть храбрость?"
Тут он уж и головой не кивал и молчал.
А я говорю: Что же ты, Протагор, не отвечаешь на мой вопрос ни да, ни нет?
— Сам — говорит — кончай.
"Одно — говорю — спрошу еще тебя: Держишься ли ты до сих пор своего прежнего взгляда, что есть люди весьма невежественные и в то же время храбрые?"
- Слишком уж, Сократ, берет тебя нетерпение, чтобы я непременно отвечал. Ну, сделаю тебе удовольствие и скажу, что признанное нами делает такой взгляд несостоятельным.
Тогда я сказал: Я не из-за чего-либо другого спрашивал обо всём этом, как только из желания рассмотреть, как дело обстоит на счет доблести, а главное, что такое она сама, эта доблесть. Да; если иоследнее будет раскрыто, тогда лучше всего выяснится и то, что дало повод тебе и мне к столь продолжительной беседе — мне, полагавшему", что доблести не учат, а тебе, утверждавшему, что учат. И я вижу в только что полученном результате нашей беседы как - бы нашего обвинителя и насмешника. И если бы этот результат мог заговорить, то он сказал бы: "Чудаки вы, Сократ и Протагор! Ты, который прежде полагал, что доблести нельзя научить, под конец рвался доказать совершенно противоположное, что всё знание, — и непреступность, и благоразумие, и храбрость, — а это как нельзя больше указывает на доблесть, как
- ↑ На деле, конечно, он не "полагал"; он должен был "полагать" только для систематичности и правильности ведеиия беседы.
