Но, если только въ темной ночи
Вставалъ тотъ нѣжно-бѣлый свѣтъ,
Восторгъ кого-то былъ короче, 25 И кто-то зналъ, что счастья нѣтъ.
И кто-то былъ въ переполохѣ,
И проносились въ высяхъ вздохи,
Какъ будто мчался Призракъ Бѣдъ.
И каждый зналъ, что часъ урочный 30 Закончилъ цѣлый рядъ судьбинъ.
И плакалъ воздухъ полуночный,
И души плакали низинъ.
То Цигуакоатль летѣла,
Змѣя, чье нѣжно было тѣло, 35 Она же—Матерь, Тонантцинъ.
И гдѣ всего сильнѣй шумѣли
Порывъ и стоны бытія,
Тамъ находили, въ колыбели,
Въ пеленкахъ, остріе копья. 40 И это было какъ святыня,
И знали, вотъ, была Богиня,
Была здѣсь Женщина-Змѣя.
Тот же текст в современной орфографии
Но, если только в тёмной ночи
Вставал тот нежно-белый свет,
Восторг кого-то был короче, 25 И кто-то знал, что счастья нет.
И кто-то был в переполохе,
И проносились в высях вздохи,
Как будто мчался Призрак Бед.
И каждый знал, что час урочный 30 Закончил целый ряд судьбин.
И плакал воздух полуночный,
И души плакали низин.
То Цигуакоатль летела,
Змея, чьё нежно было тело, 35 Она же — Матерь, Тонантцин.
И где всего сильней шумели
Порыв и стоны бытия,
Там находили, в колыбели,
В пелёнках, остриё копья. 40 И это было как святыня,
И знали, вот, была Богиня,
Была здесь Женщина-Змея.
