Въ комнатѣ милой моей и день я любить научаюсь,
Сидя часы у стола за одинокимъ трудомъ,
Видя въ окно—лишь срубъ сосѣдней избы, а за нею—
Небо—и зелень одну, зелень—и небо кругомъ.
5 Только мой миръ и покой нарушали несносныя мухи;
Ихъ я врагами считалъ—злѣе полночныхъ мышей;
Но—до поры и до времени: мыши то вдругъ расхрабрились,
Начали ночью и днемъ, не разбирая когда,
Быстрыя, верткія, тихія—по полу бѣгать неслышно,
10 Голосъ порой подавать чуть не въ ногахъ у меня.
Кончилось тѣмъ, что добрые люди жильца мнѣ сыскали:
Чернаго Ваську-кота на ночь ко мнѣ привели.
Черный безъ пятнышка, стройный и гибкій, неслышно ступалъ онъ;
Желтые щуря глаза, сразу ко мнѣ подошелъ;
15 Ластясь, какъ свой, замурлыкалъ, лежалъ у меня на колѣняхъ;
Ночью же противъ меня сѣлъ на столѣ у окна,
Круглыя, желтыя очи спокойно въ мои устремляя;
Или (все глядя) ходилъ взадъ и впередъ по окну.
Чуткія ноздри, и уши, и очи—недобрую тайну
20 Чуяли; словно о ней такъ и мурлычетъ тебѣ
Демонъ, спокойно-жестокъ и вкрадчиво, искренно нѣженъ.
Тронулъ онъ ихъ или нѣтъ—какъ не бывало мышей.
Я же узналъ лишь одно: въ обыденномъ почувствуешь тайну,—
Чернаго на ночь кота въ спальню къ себѣ позови.
В комнате милой моей и день я любить научаюсь,
Сидя часы у стола за одиноким трудом,
Видя в окно — лишь сруб соседней избы, а за нею —
Небо — и зелень одну, зелень — и небо кругом.
5 Только мой мир и покой нарушали несносные мухи;
Их я врагами считал — злее полночных мышей;
Но — до поры и до времени: мыши то вдруг расхрабрились,
Начали ночью и днём, не разбирая когда,
Быстрые, вёрткие, тихие — по полу бегать неслышно,
10 Голос порой подавать чуть не в ногах у меня.
Кончилось тем, что добрые люди жильца мне сыскали:
Чёрного Ваську-кота на ночь ко мне привели.
Чёрный без пятнышка, стройный и гибкий, неслышно ступал он;
Жёлтые щуря глаза, сразу ко мне подошёл;
15 Ластясь, как свой, замурлыкал, лежал у меня на коленях;
Ночью же против меня сел на столе у окна,
Круглые, жёлтые очи спокойно в мои устремляя;
Или (всё глядя) ходил взад и вперёд по окну.
Чуткие ноздри, и уши, и очи — недобрую тайну
20 Чуяли; словно о ней так и мурлычет тебе
Демон, спокойно-жесток и вкрадчиво, искренно нежен.
Тронул он их или нет — как не бывало мышей.
Я же узнал лишь одно: в обыденном почувствуешь тайну, —
Чёрного на ночь кота в спальню к себе позови.
Право, мой другъ, хорошо на сельской простой вечеринкѣ
Было, тряхнувъ стариной, мнѣ засидѣться вчера.
Дѣвичьи пѣсни я слушалъ, смотрѣлъ на игры, на пляски.
Въ окна раскрытыя намъ вѣялъ прохладой разсвѣтъ…
5 Только скажу—заглядѣвшись въ окно, я подумалъ невольно:
Могъ бы я дома сидѣть, могъ бы я Гете читать!
Право, мой друг, хорошо на сельской простой вечеринке
Было, тряхнув стариной, мне засидеться вчера.
Девичьи песни я слушал, смотрел на игры, на пляски.
В окна раскрытые нам веял прохладой рассвет…
5 Только скажу — заглядевшись в окно, я подумал невольно:
Мог бы я дома сидеть, мог бы я Гёте читать!
Какъ прихотливы твоихъ эпиграммъ венецейскихъ, о Гете,
Строки,—какъ струны стройны,—въ трепетѣ жизни живой.
Гете и Пушкинъ—вы оба—и шутки въ пѣсняхъ шутили
Тѣ, что и въ жизни самой. Пѣсня вамъ—жизнью была.
Как прихотливы твоих эпиграмм венецейских, о Гёте,
Строки, — как струны стройны, — в трепете жизни живой.
Гёте и Пушкин — вы оба — и шутки в песнях шутили
Те, что и в жизни самой. Песня вам — жизнью была.
