цѣльности повѣствованія. Кромѣ того, трудно предположить, чтобы арабское вліяніе сказалось на единичномъ примѣрѣ, а не дало цѣлаго ряда подобныхъ произведеній.
Brunner (Бруннеръ) въ своей диссертаціи приходитъ къ заключенію, что въ выборѣ формы авторъ „Окассена и Николетъ“, вѣроятно, былъ самостоятеленъ.
Вопросомъ о генезисѣ cantefable въ смыслѣ формы занялся Meyer Lubke и пришелъ къ очень оригинальному выводу. Онъ обратилъ особое вниманіе на то, что каждая прозаическая глава начинается словами: or dient et content et fabloient, поставленными во множественномъ числѣ, а каждая стихотворная глава: or se cante—въ единственномъ. Изъ этого онъ заключилъ о необходимости здѣсь драматическаго дѣйства, причемъ стихи пѣлись однимъ лицомъ, а проза разыгрывалась въ лицахъ нѣсколькими. Прототипомъ подобнаго рода драмы Meyer Lubke считаетъ драму церковную, вышедшую въ свою очередь изъ церковнаго обряда, всегда заключавшаго въ себѣ моментъ драматизаціи. Онъ пытается даже установить различіе по смыслу между глаголами dire, conter и fabloier, причемъ dire употребляется для обозначенія діалога между дѣйствующими лицами, а fabloier и conter (тутъ установить разницу труднѣе) для разсказа о томъ, что произошло съ ними.
Гипотеза эта достаточна остроумна, но недостаточно обоснована.
Невольно является вопросъ, почему же въ стихахъ, которые поются однимъ лицомъ и носятъ характеръ греческаго хора, сплошь да рядомъ ведется діалогъ, какъ, напримѣръ, въ главѣ 2-й повѣсти, разговоръ Окассена съ матерью, въ главѣ 27-й—Окассена съ Николетъ, и наоборотъ, прозаическій текстъ, который долженъ былъ разыгрываться, носитъ часто описательный характеръ.
Вопросъ о сюжетѣ cantefable тоже до сихъ поръ остается открытымъ.
Вліяніе поздняго греческаго романа сказывается, несомнѣнно, и въ географическомъ элементѣ повѣсти (т.-е. въ странствованіи героевъ изъ страны въ страну, насильственной разлукѣ и окончательномъ соединеніи послѣ цѣлаго ряда приключеній), и въ томъ, что весь интересъ разсказа сосредоточенъ на психологическомъ моментѣ—любви двухъ юныхъ существъ. Посредствующимъ звеномъ могла служить очень популярная повѣсть того времени, идущая съ греческаго востока—Floire et Blancheflor. По фабулѣ она очень похожа на нашу Cantefable и носитъ тотъ же южный колоритъ. Общія черты можно найти также съ сюжетами французскаго рыцарскаго романа. Но нельзя не замѣтить, что такія совпаденія, и случайныя и неслучайныя, еще не доказываютъ опредѣленнаго заимствованія, такъ какъ авторъ принадлежитъ своему времени и вращался въ той же куртуазно-рыцарской средѣ, и такимъ образомъ имѣлъ подъ руками тотъ же матеріалъ. Но въ обработкѣ его онъ сумѣлъ остаться оригинальнымъ и самостоятельнымъ и руководствовался своимъ собственнымъ поэтическимъ чутьемъ и фантазіей.
Есть ли въ нашей повѣсти историческая правда? Какъ мы должны относиться къ именамъ и событіямъ, о которыхъ она трактуетъ?
Графъ Раймондъ Тулузскій, которому принадлежалъ замокъ Бокэръ, покровительствовалъ торговлѣ, и мѣстность эта славилась своими ярмарками, привлекавшими отовсюду толпы народа. Сюда могъ зайти и авторъ cantefable въ качествѣ странствующаго пѣвца и такимъ образомъ, познакомившись съ мѣстностью, выбрать ее рамкой для своей повѣсти. Но, описывая Бокэръ, онъ грѣшитъ противъ дѣйствительности настолько, что мы въ правѣ предположить, что онъ тамъ совсѣмъ не былъ. Во-первыхъ, Бокэръ никогда не былъ графствомъ и, стало быть, графа де Бокэръ не существовало. Затѣмъ онъ описываетъ вблизи замка
цельности повествования. Кроме того, трудно предположить, чтобы арабское влияние сказалось на единичном примере, а не дало целого ряда подобных произведений.
Brunner (Бруннер) в своей диссертации приходит к заключению, что в выборе формы автор «Окассена и Николет», вероятно, был самостоятелен.
Вопросом о генезисе cantefable в смысле формы занялся Meyer Lubke и пришел к очень оригинальному выводу. Он обратил особое внимание на то, что каждая прозаическая глава начинается словами: or dient et content et fabloient, поставленными во множественном числе, а каждая стихотворная глава: or se cante — в единственном. Из этого он заключил о необходимости здесь драматического действа, причем стихи пелись одним лицом, а проза разыгрывалась в лицах несколькими. Прототипом подобного рода драмы Meyer Lubke считает драму церковную, вышедшую в свою очередь из церковного обряда, всегда заключавшего в себе момент драматизации. Он пытается даже установить различие по смыслу между глаголами dire, conter и fabloier, причем dire употребляется для обозначения диалога между действующими лицами, а fabloier и conter (тут установить разницу труднее) для рассказа о том, что произошло с ними.
Гипотеза эта достаточна остроумна, но недостаточно обоснована.
Невольно является вопрос, почему же в стихах, которые поются одним лицом и носят характер греческого хора, сплошь да рядом ведется диалог, как, например, в главе 2-й повести, разговор Окассена с матерью, в главе 27-й — Окассена с Николет, и наоборот, прозаический текст, который должен был разыгрываться, носит часто описательный характер.
Вопрос о сюжете cantefable тоже до сих пор остается открытым.
Влияние позднего греческого романа сказывается, несомненно, и в географическом элементе повести (т. е. в странствовании героев из страны в страну, насильственной разлуке и окончательном соединении после целого ряда приключений), и в том, что весь интерес рассказа сосредоточен на психологическом моменте — любви двух юных существ. Посредствующим звеном могла служить очень популярная повесть того времени, идущая с греческого востока — Floire et Blancheflor. По фабуле она очень похожа на нашу Cantefable и носит тот же южный колорит. Общие черты можно найти также с сюжетами французского рыцарского романа. Но нельзя не заметить, что такие совпадения, и случайные и неслучайные, еще не доказывают определенного заимствования, так как автор принадлежит своему времени и вращался в той же куртуазно-рыцарской среде, и таким образом имел под руками тот же материал. Но в обработке его он сумел остаться оригинальным и самостоятельным и руководствовался своим собственным поэтическим чутьем и фантазией.
Есть ли в нашей повести историческая правда? Как мы должны относиться к именам и событиям, о которых она трактует?
Граф Раймонд Тулузский, которому принадлежал замок Бокэр, покровительствовал торговле, и местность эта славилась своими ярмарками, привлекавшими отовсюду толпы народа. Сюда мог зайти и автор cantefable в качестве странствующего певца и таким образом, познакомившись с местностью, выбрать ее рамкой для своей повести. Но, описывая Бокэр, он грешит против действительности настолько, что мы вправе предположить, что он там совсем не был. Во-первых, Бокэр никогда не был графством и, стало быть, графа де Бокэр не существовало. Затем он описывает вблизи замка
