Не стану утомлять васъ, mesdames, ни подробностями моего путешествія, ни наблюденіями своими надъ Венграми и Сербами, этимъ бѣднымъ, но храбрымъ и честнымъ народомъ, который, несмотря на все свое порабощеніе Турками, не забылъ ни своего достоинства, ни своей прежней независимости. Достаточно если скажу вамъ что выучась какъ-то по-польски въ пору одного моего довольно продолжительнаго пребыванія въ Варшавѣ, я скоро справился и съ сербскимъ языкомъ, такъ какъ эти два нарѣчія, какъ и русское съ чешскимъ, составляютъ лишь вѣтви одного и того же языка называемаго славянскимъ.
Я разумѣлъ такимъ образомъ уже достаточно по-сербски чтобы меня понимали, когда однажды очутился въ одной деревушкѣ, названіе которой для васъ безразлично. Я нашелъ хозяевъ дома въ которомъ остановился въ какомъ-то смятеніи, показавшемся мнѣ тѣмъ болѣе страннымъ что это было въ воскресенье, день когда Сербы предаются различнымъ удовольствіямъ — пляскамъ, стрѣльбѣ въ цѣль, борьбѣ и т. п. Приписавъ настроеніе моихъ хозяевъ какому-нибудь только-что случившемуся несчастію, я уже собрался было покинуть ихъ, когда ко мнѣ подошелъ человѣкъ лѣтъ тридцати, высокій ростомъ, внушительнаго вида, и взялъ меня за руку…
— Войди, войди, чужеземецъ, сказалъ онъ, — не пугайся нашей грусти; ты поймешь ее когда узнаешь отчего она происходитъ.
И онъ разказалъ мнѣ что его престарѣлый отецъ, по имени Горша, человѣкъ безпокойнаго и буйнаго нрава, поднялся однажды утромъ съ постели и, снявъ со стѣны длинную турецкую винтовку, „Дѣти“, сказалъ онъ своимъ двоимъ сыновьямъ, Георгію и Петру, „я ухожу въ горы къ храбрецамъ которые гоняются за собакой Алибекомъ (такъ звали одного турецкаго разбойника, разорявшаго въ то время окрестность). Ждите меня десять дней; если же я въ десятый день не вернусь, отслужите по мнѣ паннихиду, потому что, значитъ, я буду убитъ. Если же, прибавилъ старый Горша, принимая серіозный видъ, если (чего васъ Боже избави) я приду по истеченіи означенныхъ десяти дней, ради спасенія вашего не впускайте меня къ себѣ. Приказываю вамъ тогда забыть что я отецъ вамъ и пронзить меня осиновымъ коломъ, что̀ бы я ни говорилъ и что̀ бы ни дѣлалъ; потому тогда вернувшійся будетъ уже не я, а проклятый вурдалакъ, пришедшій за тѣмъ чтобы высосать кровь вашу.“
