нам явишися бьющеся, егда оупасетъ Господь тебя Государя и Великаго Князя; а намъ что случит’ Богъ, кому смерть или животъ, и ты почему хощеши разумѣти, какъ кого чтити и жаловати. Мы вси готови есмь, Государь, головы своя сложити за тебя Государя Великаго Князя. Тебѣ же Государю подобаетъ памяти творити, кто сложитъ голову свою и в книги соборныя писати, памяти дѣля, Рускихъ сыновъ, иже по насъ будутъ, якоже Олентіи[1] Царь Феодору Тирону памяти творилъ. Аще ли тебе единаго изгуби́мъ: то от кого памяти чаемъ, аще всѣ живи есть, а тебе изгубимъ: то кіи оуспѣхъ будетъ намъ, аки ста́да овча неймоуще пастыря, оучнем волочитися, ни на чтоже възирая: пришедъ же волцы и распудятъ насъ, и кто хощетъ спасти насъ[2]? Тобѣ Государю подобаетъ спасти себе и насъ.“ Князь же Великіи рече имъ: „Братія моя милая, добры ваши рѣчи, немогу вамъ противу отвѣщати: извѣстно[3] бо глаголете, токмо же и о словесехъ вашихъ похвалю васъ[4], кто бо болѣ мене былъ в васъ в Рускихъ' Князехъ? Но азъ былъ вамъ гла̀ва, и всегда преже васъ благая воспріяхъ. И нынѣ такожъ преже васъ хощу почати: благая от Бога пріяхъ, а злыхъ ли
