новленію и въ глубинѣ души будучи признательнымъ ему за кроткое и благородное обращеніе со мною.
Черезъ часъ московскій шлагбаумъ опустился за мною и быстрая тройка несла меня въ армію. На дорогѣ я встрѣтилъ графа Петра Палена и моего брата Эдуарда, страшно больныхъ. Видъ ихъ былъ ужасенъ. Умирающимъ голосомъ говорилъ мнѣ Паленъ, что онъ «зная меня съ юныхъ лѣтъ, головою своею ручался Ермолову въ моей невиновности и требовалъ, чтобы меня, по возможности, скорѣе отозвали снова въ армію». Мы разстались. Скоро я прибылъ къ войску, которое все болѣе и болѣе отступало къ Москвѣ. Въ арміи произошли важныя перемѣны, о которыхъ я упомяну лишь вкратцѣ, ибо не пишу исторіи войны, а разсказываю лишь то, въ чемъ я самъ лично принималъ участіе, чему я самъ былъ очевидцемъ и свидѣтелемъ. Большинство арміи жаждало боя и было въ той мысли, что мы твердою, наконецъ, ногою станемъ у Смоленска, на границѣ древней Россіи и по соединеніи обѣихъ, бывшихъ до сихъ поръ раздѣленными, армій серьезно отбросимъ высокомѣрнаго врага. Такое мнѣніе скоро обратилось въ полное убѣжденіе всей арміи. Но наши предводители, однако, зная численное превосходство непріятеля, въ Смоленскѣ видѣли только удобную позицію, которую можно защищать нѣкоторое время и тѣмъ поддержать жажду боя въ арміи. Такимъ образомъ древнія, истрескавшіяся стѣны и ворота были свидѣтелями и опорою ожесточеннаго и свирѣпаго боя новѣйшаго времени и военнаго искусства, во время котораго французы понесли потерю, быть можетъ, вдвое превосходившую нашу. Между тѣмъ численное превосходство все-таки оставалось за ними, и наше дальнѣйшее отступленіе являлось необходимостью. Войско, сознавая свои стремленія, возбужденныя до крайности, и жаждавшее боя, думало только объ отпорѣ, недовѣряло планамъ предводителя и дальнѣйшимъ отступленіемъ укрѣплялось въ своемъ недовѣріи. Массы, которымъ недоступны высшія комбинаціи, видѣли въ отступленіяхъ Барклая его малодушіе или неспособность. По истинѣ надобно было обладать необыкновенною силою духа, чтобы не отступить отъ вполнѣ взвѣшеннаго плана. Единственная поддержка, на которую Барклай могъ разсчитывать, былъ императоръ, но и императоръ сталъ тревожиться, когда непріятель занималъ все большія и большія пространства. Барклай часто повторялъ: «Потери наши преходящи и скоро уравновѣсятся развалинами непріятелей». Въ то время, когда мы изнемогали подъ жгучими лучами солнца, онъ уже разсчитывалъ на дѣйствіе морозовъ и предсказывалъ судьбу непріятельской арміи вслучаѣ если она углубится дальше въ Россію. Помню, что въ Дорогобужѣ зашла однажды рѣчь о возможности непріятелю овладѣть Москвою, Барклай на это возразилъ: «Когда дѣло идетъ о спасеніи Россіи, а быть можетъ, Европы, то Москва столько же значитъ, сколько и всякій другой городъ; тутъ идетъ дѣло не о сохраненіи
