что-то въ родѣ входа, образованнаго щелью между двухъ чудесныхъ, громадныхъ опаловыхъ орхидей, лежавшихъ отъ тяжести своей на другихъ цвѣтахъ, служившихъ порогомъ. Дѣвушка заглянула внутрь. Солнечный свѣтъ проходилъ туда только черезъ тонкія тѣла и ткани цвѣточныхъ коронокъ и вѣнчиковъ и мерцалъ какими-то совершенно особенными фосфористыми волнами. И вся эта громада цвѣтовъ будто говорила тысячами благоуханій и колебалась въ своей неземной красотѣ!
Дрогнула Альгоя.
Она оглянулась, чтобы посмотрѣть, откуда пришла, но пройденный путь оказался закрытымъ, непроходимымъ, задвинутымъ живыми кущами видимо и быстро распускавшихся цвѣтовъ. Цвѣты надвигались къ ней отовсюду. Альгоѣ становилось страшно. Она думала вернуться, но стѣны цвѣтовъ обступили окончательно и ей волею-неволею пришлось войти въ жилище.
Она вошла… вздохнула. Ей тяжело было стоять и она легла…
Какъ будто изъ-за сквозного, самосвѣтящагося перламутроваго покрывала золотого сна видѣлось Альгоѣ, что и тутъ продолжалось то же самое. Свободное пространство кругомъ нея становилось, все меньше и меньше. Живой исполинскій вѣнокъ, составленный изъ лучшихъ цвѣтовъ земли, изъ которыхъ каждый имѣлъ свою дорожку, причемъ маленькіе шли впереди, спирался все тѣснѣе и тѣснѣе, и когда, уже къ вечеру, не хватило мѣста этому напору любви, этому объятію томной, благоухающей страсти и зардѣлась вечерняя заря и спустилась роса, тьма отъ темъ цвѣтовъ собралась какъ бы въ одинъ цвѣтокъ, красовавшійся и благоухавшій за всѣхъ. Альгоѣ чудилось, что этотъ
что-то вроде входа, образованного щелью между двух чудесных, громадных опаловых орхидей, лежавших от тяжести своей на других цветах, служивших порогом. Девушка заглянула внутрь. Солнечный свет проходил туда только через тонкие тела и ткани цветочных коронок и венчиков и мерцал какими-то совершенно особенными фосфористыми волнами. И вся эта громада цветов будто говорила тысячами благоуханий и колебалась в своей неземной красоте!
Дрогнула Альгоя.
Она оглянулась, чтобы посмотреть, откуда пришла, но пройденный путь оказался закрытым, непроходимым, задвинутым живыми кущами видимо и быстро распускавшихся цветов. Цветы надвигались к ней отовсюду. Альгое становилось страшно. Она думала вернуться, но стены цветов обступили окончательно и ей волею-неволею пришлось войти в жилище.
Она вошла… вздохнула. Ей тяжело было стоять и она легла…
Как будто из-за сквозного, самосветящегося перламутрового покрывала золотого сна виделось Альгое, что и тут продолжалось то же самое. Свободное пространство кругом неё становилось, всё меньше и меньше. Живой исполинский венок, составленный из лучших цветов земли, из которых каждый имел свою дорожку, причём маленькие шли впереди, спирался всё теснее и теснее, и когда, уже к вечеру, не хватило места этому напору любви, этому объятию томной, благоухающей страсти и зарделась вечерняя заря и спустилась роса, тьма от тем цветов собралась как бы в один цветок, красовавшийся и благоухавший за всех. Альгое чудилось, что этот
