Во всемъ угождавшій своей молодой женѣ, въ которую былъ влюбленъ по уши, адмиралъ, однако, рѣшительно отстоялъ своего стараго вѣстового, далеко не изящный видъ котораго и громкій грубоватый голосъ нѣсколько шокировалъ изящную адмиральшу. Адмиралъ обѣщалъ, что Егоровъ не станетъ показываться ни въ гостиной, ни въ столовой,—для этого можно нанять приличнаго лакея,—а будетъ исключительно служить ему и ходить съ нимъ въ плаванія. Онъ вѣдь такъ привыкъ къ Егорову.
На этотъ компромиссъ адмиральша пошла, и довольный адмиралъ съ прежней терпѣливостью выслушивалъ ворчливыя замѣчанія, которыя позволялъ себѣ Егоровъ, особенно въ плаваніи, когда „бѣлая сорока“ жила на дачѣ, и главнымъ образомъ послѣ побывокъ на берегу, откуда Егоровъ возвращался по большей части „урѣзавши муху“.
Эти замѣчанія въ послѣднее время касались, преимущественно, женитьбы адмирала. Молодая жена, тратившая много денегъ и заставлявшая адмирала сильно ограничивать свои расходы въ плаваніи, возбуждала въ Егоровѣ негодованіе. Кромѣ того, и поведеніе адмиральши ему не нравилось и онъ, не безъ нѣкотораго основанія, предполагалъ, что „бѣлая сорока“ обманываетъ адмирала, злоупотребляя его довѣрчивостью, и „путается“ съ мичманами.
И нерѣдко, вернувшись съ берега, Егоровъ появлялся въ адмиральской каютѣ и, прислонившись къ двери, говорилъ заплетающимся языкомъ:
— А еще адмиралъ… Адмиралъ, а званія поддержать не можемъ… Прежде, бывало, офицеровъ честь честью… призовемъ обѣдать… угостимъ… Каждый день, какъ слѣдоваетъ, по очереди три или четыре офицера у насъ кушали, а нонече—шабашъ!.. Одни кушаемъ… И денегъ у насъ нѣтъ… Тю-тю денежки… Айда на берегъ… А по какой такой причинѣ?.. Дозвольте васъ спросить, Лександра Иванычъ? Какъ вы объ этомъ полагаете, ваше превосходительство?
— Егоровъ! Ты пьянъ, каналья!.. Иди спать…
— И пойду…
Но вмѣсто того, чтобы уйти, Егоровъ оставался въ каютѣ и продолжалъ:
— А все-таки я вамъ, Лександра Иванычъ, всю правду скажу… Очинно мнѣ жалко тебя, моего голубчика… И сертучишко-то старенькій… и сапоги въ заплаткахъ, и припасу
