нѣкоторыхъ струнныхъ инструментовъ. Быть можетъ, эта необходимость съуживать себя тѣсными предѣлами гитары въ значительной мѣрѣ обусловливала фантастическій характеръ, его импровизацій. Но легкость его impromptus не объясняется этимъ обстоятельствомъ. Музыка и слова его дикихъ фантазій (онъ нерѣдко сопровождалъ свою игру риѳмованными импровизаціями) были, по всей вѣроятности, результатомъ самоуглубленія и сосредоточенности, которыя, какъ я уже говорилъ, замѣчаются въ извѣстные моменты чрезвычайнаго искусственнаго возбужденія. Я запомнилъ слова одной изъ его рапсодій. Быть можетъ, она поразила меня сильнѣе чѣмъ другія, вслѣдствіе объясненія, которое я далъ ея мистическому смыслу. Мнѣ показалось, будто Эшеръ вполнѣ ясно сознаетъ, что его возвышенный умъ колеблется на своемъ престолѣ. Передаю это стихотвореніе, если не вполнѣ, то почти буквально:
Въ зеленой долинѣ, жилищѣ свѣтлыхъ ангеловъ, возвышался когда-то прекрасный, гордый, лучезарный замокъ. Тамъ стоялъ онъ во владѣніяхъ монарха Мысли! Никогда серафимъ не простиралъ своихъ крыльевъ надъ болѣе прекраснымъ зданіемъ.
Пышные, златотканные флаги развѣвались на его кровлѣ (это было — все это было въ старые, давно минувшіе годы) вѣтерокъ, порхая по стѣнамъ, уносился, напоенный нѣжнымъ благоуханіемъ.
Путникъ, проходя по счастливой долинѣ, видѣлъ въ ярко освѣщенныя окна, какъ духи плавно двигались подъ мѣрные звуки лютни вокругъ престола, на которомъ возсѣдалъ въ блескѣ своей славы порфирородный властитель царства.
Жемчугами и рубинами горѣли пышныя двери, изъ нихъ вылетали, кружась и сверкая, толпы Эхо, воспѣвавшія невыразимо чудными голосами мудрость своего повелителя.
Но злыя привидѣнія въ одеждѣ скорби осадили дворецъ возвышеннаго монарха. (Ахъ, пожалѣемъ о немъ, — никогда не наступитъ для него утро!) — и вотъ его царство, его слава, его пышность — полузабытое сказаніе сѣдой старины.
