тился такъ близко отъ моего лица, что на меня повѣяло его жгучимъ дыханіемъ. Запахъ отточенной стали врывался въ мои ноздри. Я молилъ, я докучалъ небу мольбами ускорить его движеніе. Я обезумѣлъ, я отчаянно бился, стараясь приподняться на встрѣчу грозному мечу. Потомъ я внезапно успокоился и лежалъ смирно, улыбаясь этой сверкающей смерти, какъ ребенокъ игрушкѣ.
Снова я впалъ въ безпамятство, но на очень короткое время, такъ какъ маятникъ не опустился сколько-нибудь замѣтно, когда я пришелъ въ себя. Впрочемъ, обморокъ могъ быть и продолжительнымъ: вѣдь демоны, слѣдившіе за мной, навѣрное замѣтили его и могли остановить маятникъ, чтобы продлить свою адскую забаву. Во всякомъ случаѣ, очнувшись, я чувствовалъ себя крайне-невыразимо! — слабымъ и истомленнымъ, точно послѣ долгаго голода. Даже среди такихъ мукъ человѣческая природа алкала пищи. Съ болѣзненнымъ усиліемъ я вытянулъ руку, насколько позволялъ ремень, и досталъ жалкіе остатки пищи, пощаженные крысами. Когда я положилъ въ ротъ первый кусокъ, въ умѣ моемъ мелькнула смутная, но радостная мысль, лучъ надежды. Что было общаго между надеждой и мною? Я говорю, что мысль была смутная, полумысль, какія часто приходятъ въ голову человѣку, но никогда не принимаютъ опредѣленной формы. Я чувствовалъ, что это была мысль радости и надежды, но чувствовалъ также, что она погибла, едва зародившись. Напрасно я пытался оформить, вернуть ее. Продолжительныя страданія уничтожили во мнѣ почти всякую способность къ мышленію. Я превратился въ глупца, въ идіота.
Линія размаховъ маятника приходилась поперекъ моего тѣла. Я замѣтилъ, что полумѣсяцъ долженъ былъ перерѣзать мнѣ сердце. Вотъ онъ надрѣжетъ саржу моей рубахи, вернется и надрѣжетъ еще… еще… еще. Несмотря на ужасающую величину размаховъ (футовъ тридцать), несмотря на ихъ силу, достаточную, чтобы прорѣзать эти желѣзныя стѣны, онъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ будетъ рѣзать только мое платье. На этомъ мысль моя остановилась. Я не смѣлъ идти дальше. Я упорно цѣплялся за эту мысль, какъ будто остановившись на ней, могъ остановить и движеніе маятника на этомъ уровнѣ. Я старался представить себѣ звукъ полумѣсяца, когда онъ коснется одежды, то особенное ощущеніе, которое производитъ на нервы трескъ разрываемой матеріи. Я думалъ и раздумывалъ обо всемъ этомъ, пока мурашки побѣжали по тѣлу.
Внизъ — онъ упорно скользилъ внизъ! Я съ какимъ-то безумнымъ удовольствіемъ сравнивалъ быстроту его размаха съ медлительностью опусканія. Направо, налѣво — далеко, разомъ, съ визгомъ адскаго гнома; къ моему сердцу — украдкой, неслышными шагами
