форму совѣта — совѣта, высказаннаго не прямо, а намекомъ, обинякомъ. Я относился къ этому съ отвращеніемъ, которое возрастало съ годами. Но теперь, послѣ столькихъ лѣтъ, я долженъ отдать ему справедливость: намеки моего противника никогда не имѣли цѣлью склонить меня къ ошибкамъ и заблужденіямъ, свойственнымъ его незрѣлому возрасту и кажущейся неопытности; моральное чувство его — если не вообще таланты и житейская мудрость — было развито тоньше, чѣмъ у меня; и, можетъ быть, я былъ бы нынѣ лучшимъ и слѣдовательно болѣе счастливымъ человѣкомъ, если бы порѣже отвергалъ совѣты, высказанные этимъ значительнымъ шопотомъ, который я такъ сердечно ненавидѣлъ и такъ злобно осмѣивалъ.
Какъ бы то ни было, этотъ неизмѣнный контроль доводилъ меня до остервенѣнія и я все съ большимъ и большимъ раздраженіемъ относился къ его, какъ мнѣ казалось, невыносимому нахальству. Я говорилъ, что въ первые годы нашего знакомства мои чувства къ нему легко могли бы превратиться въ дружбу; но въ теченіе послѣднихъ мѣсяцевъ моего пребыванія въ училищѣ — хотя его приставанія въ это время значительно ослабѣли — мое отношеніе къ нему въ такой же мѣрѣ приблизилось къ ненависти. Однажды онъ, какъ мнѣ кажется, замѣтилъ это, и съ тѣхъ поръ началъ избѣгать или дѣлать видъ, что избѣгаетъ меня.
Какъ разъ около этого времени — если память не обманываетъ меня — въ одной крупной ссорѣ, когда онъ, противно своей природѣ, разгорячился до того, что сталъ говорить и дѣйствовать напрямикъ, я замѣтилъ или мнѣ почудилось въ его акцентѣ, въ его тонѣ, въ его наружности нѣчто такое, что сначала поразило меня, а потомъ глубоко заинтересовало, пробудивъ въ моей душѣ тусклыя впечатлѣнія самаго ранняго дѣтства — дикій, смутный рой воспоминаній о такомъ времени, когда и память еще не зародилась. Я лучше всего передамъ это чувство, сказавъ, что съ трудомъ могъ отдѣлаться отъ впечатлѣнія, будто мы уже встрѣчались съ этимъ человѣкомъ — встрѣчались когда-то давно, въ безконечно далекія времена. Впечатлѣніе это, впрочемъ, исчезло также быстро, какъ явилось, и я упоминаю о немъ лишь для того, чтобы отмѣтить день нашего послѣдняго разговора съ моимъ страннымъ однофамильцемъ.
Въ этомъ громадномъ старомъ домѣ съ его безчисленными закоулками было нѣсколько большихъ комнатъ, сообщавшихся одна съ другой и служившихъ спальнями для учениковъ. Тамъ было также (какъ и должно было случиться при такой странной распланировкѣ зданія) множество маленькихъ комнатокъ и клѣтушекъ, которыя изобрѣтательная экономія доктора Бренсби тоже превра-
